Андрей Дрожжин - Чёрные

Меня зовут Юрий Дрынов. Фокс. Я не писатель, поэтому не умею расписать на нескольких листах о том, как журчит водичка в ручье, щебечут птички, колышутся стебельки или травка, и тому подобное. Не ждите от меня стройного рассказа с множеством красивых и длинных прилагательных. Вернее всего мое повествование будет сбивчивым и непоследовательным, но читая внимательно, проследить хронологию будет несложно. Постараюсь обойтись без лишних описаний, а изложить только факты. Надеюсь, что воображение поможет вам дорисовать всю картину. Считайте, что читаете сценарий – краткий, «сухой» пересказ событий, без деталей.

Расскажу о нескольких самых ярких, на мой взгляд, эпизодах, произошедших в течение пяти-шести лет пока мы, точнее сказать я, занимался поисками. Умышленно, хотя все значимые события отчетливо помню, не буду называть тех мест и населенных пунктов, в которых мы побывали, людей и вещи, с которыми связаны эти воспоминания, либо называю их вымышленными именами и названиями. Скажу лишь о времени произошедшего – стык двух эпох: конец восьмидесятых и начало девяностых. Кто застал, и помнит то время передела-беспредела, тому многое объяснять не будет смысла. Кто застал, но не помнит или не застал вовсе, написанное здесь может показаться дичью или выдумкой.

Мне часто снился один и тот же короткий, без сюжета сон. Он мог бы стать фотографией если бы, не едва заметные движения в кадре: моросящий дождь и еле уловимый шелест листвы, капли, падающие с нее, поднимающийся с земли туман, скупая мимика людей. Снимай я фильм обо всем, что сейчас расскажу, то этой картинкой он бы и начинался.

Мрачный летний день, время, когда затяжной ливень уже закончился, но наступления хорошей погоды придется подождать еще несколько дней, проживая их в бесконечной, раздражающей, всепроникающей мороси. Опушка насквозь промокшего, как после потопа, в сизой дымке леса. На груде поваленных деревьев сидят человек десять ребят. Возраст – около двадцати лет. Сидят так, словно их привезли сюда специально для фотографирования, и после утомительного ожидания затишья наконец-то посадили в кадр: никто не двигается, не разговаривает, только изредка моргают, и лишь иногда то один, то другой непроизвольно приоткроет рот или пошевелит губами; хмуро, но безразлично смотрят вперед. Странно, – все в сухой и чистой одежде, но лица измученные бессонницей и усталостью, словно после длительного похода. На всех армейские штаны, закрученные снизу так, что видны черные ботинки с высокой шнуровкой, армейские же брезентовые куртки с капюшоном. Форма не новая, застиранная, потерявшая изначальный песочный цвет. Никакого камуфляжа – обычное старое армейское обмундирование. Вещмешки у кого на коленях, у кого на плече.

Посередине группы сидит высокий парень, у которого вместо куртки с капюшоном, как у всех, «вареная» черная джинсовка и немецкий картуз с козырьком и загнутыми вверх, как у пилотки, краями. Левый рукав пуст, и заправлен в нижний боковой карман куртки. Все лицо, особенно левая часть, изуродовано давно зажившим ожогом. На глазах у парня круглые очки с черными непрозрачными стеклами. Из-под них по щеке к шее спускается глубокий шрам; на правой щеке шрам короче и пересекается с другим, поменьше. Мелких порезов, как оспин, на лице и шее вообще не пересчитать.

Это Рольф. «Фотография» оживает. Он снимает свой картуз и из подворота достает зажигалку. Камера с общего плана делает очень крупный наезд на лицо и в кадре на несколько секунд остается лишь переносица и два черных кругляша очков. Раздается характерный металлический щелчок и на абсолютно непроницаемом черном фоне стекол отражается пламя зажженной «Зиппо». Камера уходит обратно на общий план и чуть в сторону. С ее отъездом вновь появляется картина всех сидящих, а поверх них посередине название: «ЧЁРНЫЕ», где очки представляют собой точки над буквой «Ё».

Сон прерывается либо в момент щелчка зажигалки; либо на этом месте; либо, что случалось реже, на картинке курящего Рольфа: с сигаретой в углу рта и картузом в единственной руке. Последний вариант был нестерпимо болезненным для меня. Рольф уже без очков, которые «одевал» только в этом кошмарном сне, а в жизни никогда не носил, тем более круглые. Смотреть на его обезображенное лицо даже с давно зажившими ранами невыносимо. Шрам на левой щеке, скрывавшийся за очками и козырьком, на самом деле заканчивается чуть ли не на середине мелко выбритой головы; глаз отсутствует. Впадину глазного яблока кое-как прикрывает пришитое по частям к щеке натянутое верхнее веко, скорее даже кожа со лба. Сам лоб тоже весь испещрен разного размера и формы шрамами.

Рольф спокойно курит, пожевывая сигарету, манерно, как блатной, или просто шевеля губами, и смотрит себе под ноги. Самое худшее завершение этого сна – когда Рольф успевает «оторвать» свой единственный глаз от ботинка, и поднимает взгляд. Если сон длился до этого момента, я с воплем подпрыгивал на кровати, часто что-то роняя или кого-нибудь травмируя. Но, к счастью, это было нечасто. Подсознание, вероятно, уже настроилось на подобный исход, и обрубало видение на общей картинке. Но такого рода облегчение произошло лишь по прошествии долгого времени.

Помимо очков, была еще одна странность. Такое, наверное, бывает в большинстве снов: в абсолютно реальную картинку вплетается какая-нибудь сказочная несуразица или путаница. Дело в том, что все сидящие люди, вместе никогда не собирались. В разное время они входили в группу, но больше пяти человек – это число Рольф считал оптимальным, хотя и не слишком счастливым, в походах не участвовало. Некоторые не только никогда не видели, но даже и не догадывались о существовании друг друга. Думаю, тут все замкнулось на мне, ведь я знал их всех.

Тем более жутко видеть себя среди погибших… Жутко, даже после того, что видел наяву…

Первый же поход оказался удачным. Мы вернулись домой на следующий день. Произошло маленькое чудо – мы остались живы!

Ночью палатку, в которой мы заночевали, озарил очень яркий свет. Он бил со всех сторон, и, может быть, не потревожил бы наш сон, если не сопровождался ударами по палатке с двух сторон.

Никакого НЛО с пришельцами, никакой чертовщины и мистики – на палатку светили люди, и лениво пинали нас с Рольфом ногами. Когда мы зашевелились, кто-то негромко, но уверенно скомандовал: «Подъем! Сначала высовываем руки, потом выползаем и садимся на землю!» Мы по очереди исполнили приказ: первым мой приятель из параллельного класса Кот (Илья Котенюк), лежавший посередине и потому не получивший ни одного удара, потом Рольф и я.

Сели, как скомандовал голос, на коленки в ряд. Теперь посередине оказался я.