Алексей Котов - Записки церковного сторожа

Почему я не сел за работу сразу?!

Это уже крик и у меня нет ответа. Кстати, а что я делал, после того, как пришел домой? Ничего… Бродил между компьютером, телевизором, телефоном и вчерашней газетой. Я играл в шахматы, о чем-то долго говорил с Сережкой по телефону и краем глаза смотрел телевизор. Или наоборот: краем глаза читал газету, краем другого косился на телевизор и рассказывал жене что-то веселое.

Все!.. И не было никакого ощущения катастрофы. Я просто жил… Мне было хорошо, легко и радостно. Возможно, это даже было похоже на счастье… У меня было все: еще ноющая во всем теле, но уже побежденная усталость, красивая и добрая жена, разговорчивый друг, компютер-интренет, шахматы, телевизор и все последние новости на выбор.

О какой катастрофе ты говоришь, Алеша?!..

О той, в которой была незаметно побеждена моя настоящая радость .

Я поднимаю кулак на монитор.

«Убью, сволочь!..»

Мысль похожа на вопль сумасшедшего. Я не хочу убивать монитор, я вообще никого не хочу убивать, разве что самого себя. Но не до смерти. Что бы только потом сказать самому себе, лежащему на полу, понял, гад, что за такое делают?!.. А теперь вставай.

Выключаю компьютер. Жена просила почистить снег возле дома. Вот и иди!.. Чуть было не добавляю «… иди к черту!» Недовольство бурлит как кипяток.

На ходу надеваю свитер. Уже в прихожей – ботинки, шапку, перчатки.

Жена удивляется:

– А куртку?

Сжимаю зубы: к лукавому куртку!.. Мне и так горячо как в аду.

Я беру на веранде лопату и буквально набрасываюсь на снег. От порожек веранды до калитки – метров двенадцать и я прохожу со скоростью взбесившегося трактора. У калитки мне приходится сбросить обороты – мешает сама калитка, столбы забора и намерзший лед под водосточной трубой.

Останавливаюсь, чтобы отдышаться. Смотрю на белесое, неживое небо… Потом вокруг. Ничего интересного – снег, и крыши домов под снегом. В осеннем лесу так торчат из листвы толстые шляпки грибов.

Передергиваю плечами: бр-р-р!.. Холодно почему-то. Хотя в пять или шесть утра наверняка было холоднее, но мне так не казалось.

Ералаш в голове немного успокаивается и я вдруг ловлю себя на мысли, что мне неприятно вспоминать и сравнивать себя с тем, каким я был, когда чистил утром снег возле храма. В одну реку нельзя войти дважды… А почему? Река течет и в ней другая вода? Не только. Еще идет время и меняешься ты сам.

Смотрю себе под ноги и лениво бью лопатой по намерзшему льду под водосточной трубой. Потом снова осматриваюсь вокруг. Действительно холодно, почему-то… Работа не согрела, и особенно сильно мерзнут руки.

Я медленно, волоча за собой лопату, возвращаюсь домой.

Наташка сидит на кухне. У нее испуганные и какие-то пустые глаза.

– Леша, ты же болел вчера…

Это снова про то, что я не надел куртку.

Я не даю договорить жене и отмахиваюсь:

– Хватит!

– Что значит, хватит? – Наташка делает вид, что обиделась: – Почему ты такой сегодня?

Я не был таким утром, когда пришел. Ты же видела это, Наташенька. Утром я был самым счастливым и самым добрым человеком на свете. Но я все потерял… Даже не потерял, а растратил. Как, почему и что я купил на растраченное, я не знаю.

Наверное, если бы я сразу ушел писать, Наташка стала самой несчастной в мире женщиной. Радостный и счастливый муж вдруг заперся в своей комнате, и она имела полное право спросить: «А как же я?..» Сначала женщине нужна только крохотная часть того, что ты принес домой, потом половина, а потом – все. Но я не ушел и не заперся. И я – ошибся.

Наташка слабо улыбается. Она не умеет ссориться. Я сажусь за стол. Мы молчим.

Потом я ем картошку с котлетой и салат.

– Ладно, ты не волнуйся, – говорю я жене. – Все пройдет.

Кажется, я говорил утром эти слова женщине в красной куртке. Что пройдет, куда пройдет и что останется?..

Я исподлобья смотрю на жену. Она о многом догадывается… Утром, после каждого дежурства, я приношу с собой радость, как воду в сомкнутых ладошках. Я – не жадный. Я пью ее сам, пью как животное – бездумно, ненасытно и жадно – и даю пить другим: треп в интернете, по телефону или разговоры с Наташкой еще не самое страшное. Я влюблен в игру . В любую игру: в игру в слова, в шахматы, сиюминутные мысли да хоть в белый, высокий потолок, который можно долго, молча и улыбаясь неизвестно чему, рассматривать перед сном.

Круговерть!..

А потом: «Леша, вставай, уже пол-второго».

Я снова ухожу в свою комнату. Сажусь за компьютер. Удаляю начатый файл, открываю новый и смотрю на чистый, белый экран.

Как же больно, черт!.. Больно потому, что больше ничего не будет. Будет только вот этот белый как снег экран, и ты ни за что не сможешь убрать этот «снег». В груди рождается какое-то непомерно длинное тоскливое чувство… Это, как зубная боль, ноет пустота. Господи, если бы Ты сейчас дал мне хотя бы десятую часть того, что дал там, возле церкви! И не важно до того, как я споткнулся возле котельной или после. Я был тогда живым всегда , а сейчас я – умер.

Я ненавижу сам себя. Да, моя работа требует одиночества и поэтому она довольно жестокая штука. На секунду перед моим мысленным взором мелькают растерянные и потухшие глаза Наташки. Да, они стали бы такими, если бы я сразу ушел в свою комнату. Но теперь я сам такой… Середины не дано. Никому, в том числе и нам с Наташкой.

Усмехаюсь. А что ты хочешь, Алеша?.. Середина – это рай на земле. А возможен ли он?..

Смотрю на часы – уже пять часов. Наташка, наверное, смотрит телевизор. Она не любит боевики, приключения и фантастику. И когда я вхожу в комнату, она смеется и говорит:

– Все!.. Хозяин-домомучитель пришел.

Я ложусь на диван и нашариваю пульт.

– Что будем смотреть? – деловито спрашиваю я.

– Что хочешь, – притворно вздыхает Наташка. – Только сделай звук потише.

И она берет в руки журнал…

03. Мысли. Поединок с ветряными мельницами.

Я всегда смутно подозревал о том, что зла попросту не существует. Существует другое – вирусы зла и, как следствие, болезнь человека. Когда-то давно, еще юнцом, я написал такую строчку: «Меланхолия это состояние души свернутой в трубочку». Именно эта свернутость в «трубочку», а не что-то другое – мысли, желания, духовность и прочее – и определяют состояние души. Но если развернуть душу человека, если привести ее в нормальное состояние, если уничтожить «вирусы», что тогда будет?..

Все что угодно и это общеизвестно. Вылечившийся от алкоголизма или наркомании человек может стать последним мерзавцем, а сквалыга, потерявший интерес к деньгам, начнет тратить их на пьянку и разврат.

Тогда что же такое зло?

Зло – лично. Для меня зло, когда я ненавижу слова. Нет, не все, а те, которые должен был бы любить. Когда я не имею власти над ними, и когда легковесное – обыкновенные мысли обыкновенного человека – превращаются в хаос. Я могу думать о плохом и о хорошем, о злом и добром, да хоть о кислом и сладком, но не видя и не понимая ни разницы между словами, вдруг превратившимися в простое сотрясение воздуха, ни грани между образами и обыкновенными валунами.