Олег Мушинский - Семейное дело

– Живей, живей! – продолжал покрикивать Матвеев, но уже больше просто для порядка.

Когда инспектор степенно сошел с экипажа, люди ему к крыльцу уже широкий коридор расчистили. Наверное, и ковровую дорожку расстелили бы, если бы знали, что он изволит быть. Всё-таки инспектор из самого Санкт-Петербурга, да и там он считался не из последних. Сам Филиппов, начальник столичного сыска, за руку с ним здоровался!

Матвеев, подбежав, откозырял инспектору, кивнул мне, и, пока мы шли к крыльцу, доложил:

– В общем, Вениамин Степанович, графа убили, но кто, зачем – пёс его знает. Никто ничего толком не видел и не слышал. Домашние графа знай талдычат про какое-то проклятие. Но самого графа никто не проклинал.

– Понятно, – сказал инспектор, и указал рукой в сторону дуба. – А там что?

Снег под деревом был так вытоптан, будто вокруг него скачки на слонах устраивали.

– А это вон они натоптали, – сказал Матвеев, кивнув на зевак, и те дружно потупились: – Каждый себя сыщиком возомнил. Свидетели говорят, что стекло разбили, когда графа убивали. В процессе, так сказать. Я на всякий случай вокруг дома обошёл, пока никто не набежал.

– И что? – спросил я.

– Ничего интересного, – ответил Матвеев. – Здесь – только стекла выбитые, а больше вообще ничего. Там, под деревом, даже снег не был примят. С другой стороны такая же картина. В окна к ним никто не лазал. Разве что прилетел сверху. Крышу я не проверял, это, Ефим, твоя епархия.

Последние слова он сопроводил едва заметной ухмылкой. Я ответил хмурым взглядом. По осени, выслеживая вора, я действительно провел целую ночь на крыше. Причем, как оказалось, украденное лежало прямо подо мной, о чём Матвееву до сих пор не надоело мне напоминать.

– Посты вокруг дома выставлены? – поинтересовался инспектор.

– Так точно.

– Хорошо, – сказал инспектор. – Тогда пойдем в дом.

Мы поднялись на крыльцо. Матвеев распахнул перед инспектором дверь. Та вполне подходила к общему «крепостному» стилю – толстенная, с массивным металлическим засовом и замком, ключ от которого по всем канонам должен быть размером с пол руки. Зеваки сунули было нос следом, но Матвеев строго глянул, и они моментально отхлынули обратно.

Прихожая в особняке не уступала размерами моей квартире. Вдоль всей левой стены вытянулась вешалка. Панели из красного дерева, украшенные витиеватой резьбой, придавали ей массивности. Должно быть, граф любил принимать гостей – здесь можно было разместить верхнюю одежду полусотни человек. Сейчас на вешалке висели: две женских шубки, мужское пальто, офицерская шинель, темно-зеленая шинель студента и, на самом краю, ближе к двери, примостился как бедный родственник потертый полушубок. Справа от двери красовался рыцарский доспех с алым плюмажем на шлеме. Латные перчатки крепко сжимали длинное копье, которое упиралось острием в потолок.

Здесь нас встречал поп. Он благоразумно не высовывался на без пяти минут уже январский мороз, но, едва мы вошли, тотчас нарисовался, словно чертик из табакерки. Да и вообще, по правде говоря, на чертика он был похож больше, чем на священника. Заношенная ряса сидела на нём так плохо, как только могла сидеть вещь с чужого плеча. Сам же поп был низенький, рыжий и такой востроносый, что я с первого же взгляда его заподозрил, хотя так и не придумал – в чём.

– Дьякон Феофан Рощин, – отрекомендовался он. – Самый дальний родственник покойного, зато его самый преданный друг, – и добавил, поймав мой недоуменный взгляд: – Просим прощеньица, господа полицейские, но прислуги в доме совсем никого нет. Один я, так сказать, всегда на посту.

– Ничего, – сказал Вениамин Степанович. – Мы – люди самостоятельные.

После чего я помог ему снять шубу и пристроил ее на вешалке. Шуба у него была под стать самому инспектору – солидная. В такой и на прием к государю пожаловать не стыдно было бы. Мое черное пальто выглядело на ее фоне более чем скромно.

– Прошу со мной, – сказал дьякон, всем телом изобразив приглашение с полупоклоном.

Мол, «заходите, гости дорогие». Выглядело это так, будто он нас не в приличный дом, а в кабак зазывал.

– Проводите нас на место преступления, – велел ему инспектор.

– Да-да, разумеется, – дьякон так энергично закивал головой, что я испугался, как бы он ее не потерял. – Но графиня очень просила уделить ей минуточку вашего внимания, прежде чем вы приступите к нашему дельцу. Их сиятельство-то ведь теперь уже никуда не торопится, верно? А графиня поджидает вас в библиотечке. Это вам прямо по пути будет.

Вениамин Степанович сумрачно глянул на него и оглянулся на меня. Не успел я озвучить свое мнение, как он сказал:

– Хорошо.

– Ну вот и чудесненько!

Дьякон довольно потер ладошки, будто втюхал нам какое-то барахло за миллион рублей, и вновь пригласил составить ему компанию в путешествии по дому. Следуя за ним, мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Ступеньки были деревянные и некоторые тихонько поскрипывали под ногами, а вот перила оказались мраморные. С картин на правой стене на нас взирали бравые офицеры.

– Интересные портреты, Ефим, – на ходу заметил Вениамин Степанович.

Я машинально кивнул. В живописи я совершенно не разбираюсь. Будь это чертежи, тогда другое дело. Однако даже мне сразу бросилось в глаза, с каким вниманием к деталям художник подошел к своей работе.

Каждый офицер был изображен в полный рост. На заднем плане виднелась какая-то убогая китайская деревушка, и художник не поленился пририсовать самих китайцев, занятых своими повседневными делами. Их откровенная бедность еще больше подчеркивалась золотой рамой, в которую была заключена каждая картина.

– Родственники покойного? – спросил я у дьякона.

– Эти-то? – переспросил тот, и замотал головой. – Нет-нет-нет. Это друзья их сиятельства, если их можно так назвать.

– Что значит, «можно так назвать»? – недовольно бросил через плечо инспектор: – Выражайтесь яснее!

– Да-да, сию минуточку, – дьякон сразу преисполнился рвения, и принялся торопливо перечислять, тыкая пальцем в портреты: – Это, значица, сослуживцы их сиятельства. На войне с япошками вместе бились. Первый – прапорщик Денисов. Вживую я его никогда не видел. Их сиятельство как-то обмолвились, что он в бою погиб, о чём они очень кручинились. Вот этот, в шапке, поручик Усташевич. Добрейший души человек был.

– Был? – переспросил я.

– Ага, – кивнул дьякон. – И его сгубили, ироды. Снарядом запулили. Вот ведь как бывает: был человек, ба-бах, и нет человека, – дьякон развел руками, и продолжил: – Усатый – это капитан Ветров. Поначалу он за главного был. То есть, всем их отрядом командовал.

– Что за отряд? – спросил инспектор.

– Разведчики, – ответил дьякон. – Цельная сотня солдат и вот эти, стало быть, господа офицеры. Поначалу командование вот этому Ветрову отдали, хотя их сиятельство позаслуженнее его будет. Ну а уж когда и он сгинул, то их сиятельство отряд возглавил.