Георгий КАЮРОВ - В стенах семинарии

Я положил перед архимандритом документы, уложенные старухой-библиотекаршей.

– Так говоришь, Анастасия Игнатьевна видела их? – Сыч не собирался ждать ответа, не глядя ни на меня, ни на документы, смахнул их ручищей себе под ноги на пол и коротко приказал: – Ступай, – и клюнул носом в стол.

Я поспешил покинуть канцелярию и спящего архимандрита. За дверью меня ждал Виктор. Я поморщился от мысли, – документов лишился, и не понятно, приняли их у меня или нет? Не зная ответа, я лихорадочно почесал затылок. Шаг сделан. В бездну ли, по твёрдой ли земле – видно будет только по истечении времени.

– Ну, что? – вопросом встретил меня Виктор, прерывая мои тягостные мысли.

– Сдал, – отмахнулся я. – Пошли скорее на улицу, – желая оторваться от товарища и его расспросов, я быстро пошел искать выход. У самых дверей заметил уходящий влево темный коридор. Виктор не отставал. Я ещё злился на Глиста и, желая досадить ему, передумал идти на улицу, резко свернул в тёмный коридор, решив пройтись по нему, тем более где-то там, в его глубине, пробивалась полоска света. Коридор каким-то странным образом был совершенно погружён в холодный, сырой сумрак. Мне казалось, даже воздух, который я вдыхаю, тоже тёмный и сырой. С большим трудом различались надписи на табличках украшавших каждую дверь. Таблички один в один, как и на дверях библиотеки и канцелярии, указывали, – это именно класс и его номер. Коридор оказался не слишком длинным и заканчивался на полоске света, которая исходила из приоткрытой двери с табличкою «Актовый зал». Я вошёл. Актовый зал замер в собственной пустоте. Свет в него проникал сквозь едва распадающиеся шторы. Чего-чего, а за штору я заглянул. Шторами прикрывались высокие окна, выходящие на городскую улицу. Чтобы с улицы не просматривалось, окна предусмотрительно закрасили белилами. За последние годы, наверное, только мне пришло в голову сунуть сюда нос. Подоконник был покрыт слоем пыли, от времени свернувшейся в лохмотья и усыпан высохшими мухами. В ответ на моё появление пыльные лохмотья зашевелились, стали перекатываться из стороны в сторону. За окном слышались голоса улицы: шаги пешеходов, шум проезжающих машин, невнятные разговоры. Мне взгрустнулось. Окончательно впасть в меланхолию не дал шорох за спиной, от которого я вздрогнул и обернулся. В дверях стоял Виктор. В этот раз я даже обрадовался его назойливости.

– Айда на улицу, – примирительно сказал я, проходя мимо товарища. Шли молча. Все-таки я не смог окончательно избавиться от странной грусти. Я чувствовал, как она начала прорастать, сеять в душе непонятную тревогу. Отчего она и откуда взялась? – спрашивал я себя, выскакивая на залитый солнцем двор. Ничего ещё не произошло в моей жизни за последние пару часов. Не считая прихода в семинарию, встречи с ректором, знакомства с чудаковатым Виктором, подачи документов Сычу и, конечно, этой странной старухи-Птицы в библиотеке. Это все обычные события, но я ощущал какое-то тревожное возбуждение. Сердце у меня билось как-то болезненно-торжественно от предчувствия коренных перемен в жизни. Меня вдруг пронзила вина перед новым товарищем. Именно с таким чувством я обернулся к Виктору и протянул руку:

– Дружба?

Виктор коряво пожал плечами, втягивая в них голову, улыбнулся глазами, полными слёз, и всунул мне в руку свои холодные пальцы. Оба растроганные примирением, мы обнялись, и от этого почувствовали еще больший прилив сил. Мы были уверены, именно так ведут себя истинные семинаристы. С этой минуты нисколько не сомневались, обязательно поступим. Не сомневались, боженька услышал Виктора и увидел мои искренние преображения. Ведь начало моей жизни проходило на глазах у бога. Я выучил много молитв, если не сказать – почти все. Я был лишён детства, простаивая часами на службах в церкви. Это тоже должно идти в зачёт. С малых лет я готовил себя идти по стопам отца и поступить в семинарию. Ну, нашло бесовское затмение с этим архитектурным, но Провидение всё-таки привело меня на путь истинный. В конце концов, завет матери будет исполнен. Она-то точно хотела, чтоб я стал батюшкой. И Птица обязательно должна забыть обиду. Иначе не пришло бы в голову назвать её Птицей. Птица – это же не оскорбление? Птица – это божественное создание! С такими рассуждениями я с легкостью прогнал из сознания голоса улицы.

До экзаменов оставалось чуть больше недели. С некоторым скрипом нам с Виктором разрешили разместиться в семинарском общежитии.

– Не выпроваживать же вас домой, – скрипел комендант общежития, дьякон Климент, выдавая нам постельное белье. – Будете болтаться по городу да срамить обитель. Зарубите на носу, – это временно! Не поступите – взашей выгоню.

– Ну, чистый, суслик, – вырвалось у меня.

– Чево?! – обернулся дьякон и грозно посмотрел на нас.

– Дом вспомнил, – нашелся я, – с вами поговорил и о доме заскучал. «И все-таки суслик, с большой буквы суслик», – подумал я, глядя прямо в глаза дьякона.

– Тота, – удовлетворенно подвел дьякон.

Угрюмый, неприветливый дьякон развеселил нас с Виктором. Суслик оказался прав – мы не собирались ехать домой, а, как он и предполагал, болтались бы в городе. Может, Виктор и вернулся бы, а мне и ехать некуда. Тем временем Суслик, набрал номер, скрежеща диском телефонного аппарата, и дал команду в трубку:

– Поселишь отроков до поступления. Одного в четырнадцатую, а другого в пятнадцатую, – для нас пояснил: – а то начнёте пакостить.

Я не понял уточнений святого отца, и некогда было выяснять, что он имел в виду.

– Вы нас в одну комнату поселите, – не дожидаясь, пока дьякон положит трубку, скороговоркой попросил я.

– Брат Климент, мы бы хотели вместе, – поддержал меня Виктор.

– Не брат я вам, – грубо оборвал дьякон. – Сначала поступите, а потом в братья будешь записываться. Или так, или на улицу. Дежурный общежития ждёт, – и Суслик отвернулся, давая понять, чтобы убирались.

Нас огорчило поведение дьякона. Такое отношение служителя семинарии к нам было первым разочарованием на избранном мною поприще. Чем вызвано подобное самодурство, и как объяснить его? Мы попытались, против воли коменданта, поселиться вместе в одной комнате, но зоркий дежурный проследил, чтобы приказание Суслика было выполнено. И всё же радость нам не удалось омрачить. Во-первых, есть где ночевать, не на улице всё-таки, а во вторых – комнаты наши находились через коридор, дверь в дверь. Застелив постели, счастливые, мы качались на кроватных сетках, глядя друг на друга в открытые двери. Вот мы и в семинарии!

Все дни мы с Виктором проводили за чтением и зубрежкой молитв, собираясь то в его комнате, то в моей. И только ночевать расходились восвояси. По совету семинарского сторожа Семена посещали городские церкви и активно знакомились с их служителями. Мы непременно рассказывали всем, что приехали учиться в семинарию. В ответ получали одобрительные напутствия и пожелания. С одним из служителей церкви мы встретились в семинарии и долго стояли посреди двора, разговаривая. Я с гордостью поглядывал по сторонам, и мне показалось, в окнах ректорского кабинета зашевелилась штора. Через пару дней и тени не было сомнения, – мы поступим. Считай, поступили. Ведь батюшки общаются друг с другом и, успели донести ректору о нашей искренности и большом желании учиться в семинарии. Не могли не донести! Чего стоил наш разговор с батюшкой у всех на виду! Ведь не случайно же шевелилась штора? Мы с Виктором не сомневались, обязательно поступим. И если чуть-чуть слабовато будут сданы экзамены, то приемная комиссия не может не учесть нашего сильного желания стать священниками. Такие разговоры воодушевляли сильнее, и мы с Виктором с еще большим усердием зубрили молитвы и простаивали службы в церквях, чтобы нас заметили.