Павел Троицкий - Русские на Афоне. XIX-XX век

За более, чем десятилетие, многие послушники, прожив на Афоне 4-5 лет, уезжали обратно в Россию, потому что отчаивались стать когда-либо монахами. А ведь афонский устав предполагает только годичный «искус» для послушника. И уезжало за один раз по десятку человек, а то и более. Можно сказать, что это дело их духовных наставников, дело деликатное, и что не все они были готовы к принятию монашества. Но, скорее всего, эти послушники по тем или иным причинам пришлись в монастыре не ко двору. При наличии келий, особенно на территории других монастырей, пользующихся в соответствии с местной традицией духовной автономией, некоторые послушники вместо того, чтобы покидать Афон, оказались бы, под властью старцев в кельях, и возникла бы своеобразная оппозиция. Что, впрочем, сейчас в известной степени и происходит. Но есть и другие – духовные, а не административные причины исчезновения безмолвников.

В древности исихасты обвиняли преп. Афанасия в том, что он вносит суету, мирские попечения в жизнь Афона. Но общежитие предполагало строгое житие в послушании. А совместные усилия братства позволяли возводить прекрасные храмы, питать нищих и вести проповедническую деятельность. Идея преп. Афанасия реализовалась в полной мере в русском монастыре в дореволюционный период. «Афонские листки», «Душеполезный собеседник», труды преп. Феофана Затворника и другие книги выпускались издательством Пантелеймонова монастыря. Свято-Андреевский скит выпускал «Наставления и утешения святой веры христианской». Тысячи паломников могли помолиться на Афоне. Вот как пишет об афонском странноприимстве преосвященный Никанор, епископ Смоленский и Дорогобужский, посетивший Афон в конце 19 века: «После этой первой трапезы, справлялись другая, потом и третья. Так много приходит иноков-гостей питаться в монастырь св. Пантелеймона. Кроме того, многие невозбранно берут и с собою хлеб, запасаясь им на несколько дней или даже недель, так как некоторые пустынники стесняются приходить сюда часто и пользоваться русским хлебосольством безгранично». Было множество и подвижников, которые как уже говорилось, в большинстве своем неизвестны русскому человеку.

Но тогда уже наметилась тенденция весьма опасная, которая развилась в нашем современном монашестве до невероятных размеров. Так в своих письмах еще в прошлом веке Святогорец пишет: «Слово игумена принимается здесь за изъявление Господней воли, что бы он ни сказал, что бы не повелел делать – хорошо ли, не хорошо ли». Как просто: хорошо ли, не хорошо. А если это «не хорошо» явно противоречит воле Божьей, выраженной, к примеру, в заповедях Божьих? Как мы уже показали здесь, преступно подходить к послушанию механически, и приводился пример, когда истинное послушание Богу, – выполнять Его волю, а не волю игумена. Или дальше читаем: «Конечно, пост и в киновии великое дело, но – ко времени, а послушание, как говорится, выше не только поста, но и самой молитвы». Как может придти в голову противопоставить послушание молитве? Послушание как добродетель не может быть противопоставлено посту или молитве. В жизнеописании подвижника благочестия грека Зосимы выпущен следующий диалог с насельниками русского монастыря, хотя в других жизнеописаниях составители почти всегда приводят первоисточники полностью. «В противоположность такой жизни (прим. отшельнической) мы высказали ему, что наше монастырское житье большею частью состоит в том, что толчемся с утра до вечера в разных поделиях, едва успевая бывать на церковных богослужениях, и со своими немощами и потачками себе далеко отстали от подвижнической жизни. Старец говорил : «невозможно» так заниматься, если мы хотим быть духовными. Попеченье и постоянная деятельность делают нас телесными (вещественными, привязанными к временному). Довольно иметь 3 или 4 часа в сутки на занятия, а остальные должны быть посвящены Богу, потому что безмолвием и вниманием мы обретаем Бога». Это и может быть поставлено русскому монастырю в вину. Но в том Руссике эти слабости существовали в зародыше. Некоторые даже возмущались, что афонские монахи де лентяи. Невероятных размеров достигло увлечение трудом в ущерб молитве в нынешнем монастыре. Современные монахи едва не падают с ног от непосильных послушаний. Ведь до революции здесь спаслись тысячи, ныне же 30-40 монахов пытаются восстановить громадные здания17, которые уже давно стали руинами. «А для кого это все восстанавливать?» – прозвучал вопрос одного современного насельника русского монастыря. Действительно, для кого, если умножение русской обители, по-видимому, ни в чьи планы не входит? Сделать большим музеем «европейского сообщества»? И к тому же эта «благородная» цель лишает монашеской жизни нынешних насельников монастыря. Один современный старец видел, «как сатана с высунутым языком обходил каливы скита и дразнил монахов: «Ха, ха, ха! Оставили монахи молитву и стали суетливыми, как миряне. Постоянно заняты работой…»»18. Приведем еще пример несоразмерности этих послушаний. Когда в Пантелеймонов монастырь прибыл один уважаемый старец в надежде поселиться здесь, ему было дано такое послушание, от которого старец тут же слег с воспалением легких и, впоследствии, вынужден был покинуть монастырь. В результате в монастыре могут остаться только молодые, крепкие, жившие где-нибудь в сельской местности монахи. Но нельзя же таким образом создавать монастыри. Тот же преосвященный Никанор подчеркивал трудолюбие русских монахов: «У них19 почти все получается из полумертвых капиталов и оброков, между тем, как здесь живым ключом бьет живая трудовая жизнь, а в ней и с ней вырабатывается и дух святаго подвижничества, чуждаго всякой неги и роскоши, которая нередко бывает в старых греческих обителях». Разумеется, труд необходим в монашеской жизни, но на первом месте в любой форме монашеской жизни стоит молитва. Иначе монастырь превращается в трудармию. А «послушание» в таком монастыре порождает и безразличие к святыне. И, конечно же, любой келиот или отшельник будет восприниматься как своеобразный диссидент или лентяй, отлынивающий от послушаний. Тут можно заметить, что упомянутый здесь старец и по удалении своем из монастыря подвергался различным притеснениям и гонениям.

Да и подумайте, может ли родиться стремление к безмолвию там, где насельники подбираются по одному признаку: способности к труду? В таком монастыре истинное послушание, которое было ведомо спасавшемуся здесь преп. Силуану, многих научило молитве и привело к отшельнической жизни и безмолвию. Но когда начинают управлять монашеской жизнью другие цели: угодить какому-то мирскому или церковному начальству, быстро воздвигнуть стены, не возделывая духовной нивы, то тогда и оскудевают монастыри подвижниками, и возникает духовный глад. Тем более страшно, когда начальство это антихристианское. Может быть, это заявление и слишком категорично, но пока, увы, видится такая картина.