Светлана Кармалита - Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии

— Заездила тебя блудница?

— Я за тебя нагрудник отдал…

Перевозчик посмотрел на цепочку своих товарищей, которая выходила на берег, и ощутил надежду. Он затоптался на месте, боясь и сказать что-нибудь не то, и промолчать, даже громко дышать он боялся.

— Я тебе помогу… Тебе повезло, что ты меня встретил…

Перевозчик закивал.

— А у меня… Знаешь, тоже… У меня, понимаешь, был отец…

На берег выехали трое верховых, офицер в латах и два стрелка на одном коне. Офицер помахал рукой Дику, подзывая к костру, потом сложил ладони вокруг рта:

— Ваша милость… А, ваша милость…

— Ты подожди меня, — Дик был полон добра, он почти плакал. — Мы вместе пойдем, тебе здорово повезло, что ты встретил меня…

Офицер, обжигаясь, пил горячую воду. Одной рукой он оттягивал обмерзший шарф, а другой держал кружку.

— Солдаты! — офицер смотрел круглыми выпученными глазами. От крика лошадь под ним дернулась и завертелась. — Милорду стало известно, что с одним из подданных здесь обошлись гнусно и несправедливо. — Он ткнул в Дика рукой с дымящейся кружкой. Его и так красное от мороза лицо от крика раскраснелось еще больше. — Милорд — пастырь своего стада, — опять заорал он, — а не какая-нибудь старая волчица при стаде… Все поняли, на кого я намекаю? — Он грозно оглядел солдат. — Милорд не допустит обиды или поношения… Будь то барон или ничтожный лучник… вроде вас.

Солдаты, привыкшие, видно, к такого рода заверениям, приплясывали от холода на месте; над рекой стояло сплошное бряканье и звон железа. Офицер бросил пустую кружку стрелку, подъехал к Дику и соскочил с лошади:

— Утром берите эту сволочь, ваша милость, а к вечеру подойдет немного ливерпульских драгун.

Стрелки с любопытством таращились на Дика, поэтому офицер говорил тихо. Сержант, тот, что получил от Дика нагрудник, притащил еще кипятку. Дик взял кружку драными руками, но отхлебнуть не мог. Капитан пил, складывая толстые губы трубочкой.

— За что меня собирались наказать?

— Могли головы полететь… Могли, — согласился капитан. — Милорд любит выехать на дорогу один. Ну, а уж наше дело глядеть в оба… Чтоб в шайке не оказалось арбалета или особенных ловкачей… Как это мы тебя пропустили, ума не приложу… Тебе б помыться черничным листом, а, барон?

— Почему ж не полетели?

— А повезло… — офицер огрел плеткой слишком любопытного стрелка, пролил на пальцы кипяток и затряс рукой. — Тебя зовут Ричард, как милорда. Так?.. Ты являешься в полночь… под пятницу. Так? Да? Со своей дубиной… Что получается? Добрый знак, знамение. Вроде как Вифлеемская звезда, понимаешь? — Капитан захохотал. — Так или не так?

— Конечно так. — Дик покивал головой. — Иначе бы я взял к лесу… Я всегда бегал лесом…

— Да понимаю, понимаю, не плюйся… Эй, коня господину барону!..

— А где я возьму коня, вы спросили? У меня на двадцать стрелков — восемь коней… — это кричал сержант.

Дик не слышал скандала, он отошел в сторону, опустился на колени в глубокий снег, размотал тряпье, которым были обмотаны голова и уши, и стал молиться. За его спиной капитан пытался заехать сержанту в ухо, сержант сбрасывал доспехи, пинал их ногой, отказываясь от власти, хотя от коновязи уже вели коня.

Обмотанные тряпками сапоги не лезли в стремена. Дик сел на снег, негнущимися от мороза пальцами стал развязывать обледеневшие узлы. Потом медленно и неуверенно, как старик, залез в седло.

С коня все выглядело по-другому, будто даль раздвинулась. На льду реки никого не было. На секунду он вспомнил о перевозчике и сразу забыл.

— Кончайте побыстрей и греться, — крикнул за его спиной капитан. — Вперед, ваша милость.

Ветер ударил в лицо, кони выскочили на дорогу. Начинался рассвет, но звезды на небе горели еще ярко. Капитан и стрелок подтянули на лица обледенелые шарфы. Второй стрелок пригнул шею, спрятал голову за спину товарища. Ледяной ветер бил в открытое лицо Дика, выдувал слезы из глаз, и они тут же застывали на лице короткими белыми шрамами. Летел под копыта луг с длинными травинами из-под снега, чернела на краю знакомая сторожевая вышка. Дик повернул коня и подъехал к ней. На вышке никого не было. Из-под кучи сена выскочила собака, отбежала и села на снег. Дик слез с лошади, подошел к вышке, толкнул жердь. С площадки посыпалась труха. Чувствуя всадников, заливались собаки в темной деревне.

Неожиданно Дику показалось, что сердце сейчас вырвется у него из груди и он умрет. В груди что-то ворочалось и клокотало. Он схватился рукой за грудь и вытащил часы. Часы похрипели еще несколько секунд, затем стали бить у него на ладони.

Лошадь копытами вдавила в снег щепу и строительный мусор.

Конный солдат высоко поднял обитые кожей палки, ударил по двум длинным, прикрученным к седлу барабанам.

— Па-а-а-ашли! Па-а-а-ашли! Па-а-а-ашли! — Две деревянные, только что сбитые из неокоренных стволов башни закачались на толстых кругляках, заскрипели и медленно двинулись через дорогу по почти бесснежному полю. За ними побежали стрелки.

Был солнечный морозный день, и пламя костров на солнце казалось белым.

Драгуны плотной кучей толпились на дороге, ждали сигнала к атаке. Башни, гоня перед собой длинные ломаные тени, постепенно набирали ход. За ними с лаем неслись деревенские собаки.

Со стен замка ударили по башням лучники; били длинными стрелами, обмотанными горящей просмоленной паклей. В замке тоже непрерывно бил барабан.

На дальнем холме толпились зрители — мужики, бабы, дети.

Ругались драгуны, галдели зрители, ржали боевые кони, одетые в броню. Им отвечали пузатые крестьянские лошадки, впряженные в сани с бревнами.

Угол одной из башен зачадил, по нему побежало пламя. Барабанщик торопливо достал из сапога трубу, громко перекрывая все звуки, загудел. Башни покатились назад, по наезженной теперь колее. На стену выскочили лучники, заплясали, непристойно жестикулируя. Один выплеснул вслед башням кадку помоев. Как только башня выехала из-под прицельного огня стрел, ее облепили драгуны, зацепили крючьями, повалили на снег, плащами и лопатами сбивая пламя. Из башни, кашляя и отплевываясь, на четвереньках выбирались солдаты.

Последним выбрался Дик, ударил одного из стрелков по зубам, погнался за ним, но внезапно потерял к нему интерес и пошел прочь, зачерпывая на ходу снег, вытирая закопченное лицо и шею. Подъехали драгуны, под улюлюканье своих и чужих поволокли провинившегося стрелка к телеге — драть. Дик шел, глядя себе под ноги, встречные солдаты шарахались, отбегали в сторону.

В мятых доспехах, из-под которых выбивалась драная кожаная куртка, в шлеме без перьев, сутулый и длиннорукий, с лицом, обросшим крючковатой рыжей бородой, с рыжими волосами, вылезающими из-под шлема на белый выпуклый лоб, Дик был один к одному рыцарь из пролога — его отец, и глаза у него были как у отца — светлые, водянистые, все видящие и не видящие ничего. Он остановился и, выпучив глаза, уставился на замок, пытаясь разглядеть, узнать маленькие фигурки, время от времени появляющиеся на стене. Между ним и замком арбалетчики метали вверх в небо короткие горячие стрелы, рассчитывая их путь так, чтобы те падали в замок. Солдат с заправленным в штанину пустым рукавом слюнявил корявый палец во рту, выставлял его вверх, ловя порыв ветра, корректировал стрельбу. Стрелы с фурыканьем уходили в голубое небо, оставляя за собой длинные дымные следы, на какие-то секунды зависали над замком как птицы, потом резко шли вниз и исчезали за стеной.