Берндт Хайнрих - Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу [Новый взгляд на эволюцию человека] [litres]

В первую зиму в лесах Мэна моя мать, полутора метров ростом и весом около 45 килограммов, и мой отец, тоже отнюдь не прирожденный лесоруб, работали вместе в команде торцовочной пилой. Снег тогда был глубже, чем мне когда-либо доводилось видеть. Когда дерево падало, ствол зарывался в снег; его приходилось выкапывать вручную, распиливать на куски длиной немногим больше метра каждый и затем волочить по дороге с помощью Сьюзи – упряжной лошади наших соседей. Еще меньше мамуле и папе впоследствии нравилось мастерить воздушных змеев в темной и пыльной маленькой мастерской в городе Уилтон. Вскоре мы с Марианной оказались в интернате для бездомных детей, в то время как наши родители уехали на шесть лет собирать коллекции для музея сначала в Мексику, а затем в Африку, в Анголу.

Лесная глушь, растянувшаяся на три тысячи акров вокруг Гудвилла – так тогда назывался интернат, – была изрезана множеством троп. Все мальчики работали в доме, в амбарах, на полях и в лесах. За эти шесть лет я прошел путь от «боя» – мальчика, моющего посуду и полы, – до повара, уборщика навоза, помощника дояра (два раза в день) и наконец – до верхней позиции – мальчика на побегушках, разносящего почту.

В наших играх в Гудвилле мы жили в собственном маленьком мире индейцев и пионеров-поселенцев. В лесах мы тренировали наши навыки выживания. Некоторые строили незатейливые лачуги, вели обманные маневры и иногда даже убивали и съедали дикобраза или американского зайца-беляка. Я же расчистил участок длиной 800 м на одной из наших лесных троп и бегал там один, свободный как ветер, воображая себя смельчаком-ирокезом в набедренной повязке, сильным и независимым. Это было моей единственной, но достаточной наградой.

Углубляясь в лес, мы исследовали неизвестную нам территорию на краю нашего дикого мира. Вооружившись копьями, сделанными из молодых кленов, мы упражнялись в их метании на дальних полянах. Вскоре тронулся лед на реке Кеннебек, и весеннее солнце согрело желтую спутанную траву. Некоторые ребята из нашей маленькой сплоченной банды валялись голышом на земле на дальней полянке, пытаясь приобрести правильный цвет кожи. Наш мальчишеский дух приходил в восторг от мысли о борьбе с другими конкурирующими шайками, от охоты и доставки еды в наши лесные стоянки.

Мои приятели Филип и Фредди сначала сомневались, можно ли есть обычных голубей, которые населяли сараи вместе с коровами, овцами, лошадьми, свиньями и курами. Но для меня это была главная пища – как и лесные голуби из сосняков Ханхайде. Все-таки питание на природе – еще и приключение, где большую роль играет атмосфера события. Для наших кулинарных приключений мы заимствовали одну из школьных весельных лодок, стоявших на якоре в окруженной садами тихой бухте реки Кеннебек. Как каннибалы из «Робинзона Крузо», мы отчаливали с нашими уже мертвыми пленными, гребя к дальнему песчаному берегу, где нам была известна ровная, поросшая невысокой травой поляна под названием «Пайнс» («Сосны»). Мне нравились эти песчаные отмели вдоль реки, потому что ласточки-береговушки прорыли в них туннели, построили выложенные перьями гнезда из травы и отложили там свои перламутровые яйца. Пара зимородков выкопала здесь собственную нору побольше. Зимородки оставляли перед норой две параллельные бороздки на песке, ковыляя туда-сюда на своих коротких, приземистых лапках, которые нужны были, только чтобы взгромоздиться на корягу, откуда птицы ныряли за мелкими рыбешками.

Трава этой поляны, окруженной соснами и березами, была похожа на растительность прерий. В паре шагов от вершины луга была – и сейчас есть – шероховатая черная полоса в мелком желтом песке. Она вытянулась практически на всю длину стометрового берега. Уголь с древних индейских стоянок! С тех времен, когда уголь осел здесь, прошли целые эпохи. Тогда река, вероятно, была выше, чем сейчас, а потому и оставила эти слои ила. Мэн сначала был частично покрыт ледниками, а затем стал тундрой, населенной карибу и тундровыми куропатками.

Я размышлял об индейских стойбищах, возникших на берегах реки около 10 тысяч лет назад, когда ледники отступали, и искал подсказки, какими они могли бы быть. Среди древесного угля попадались кусочки кости, и однажды среди проступивших из-под песка угольков и трех пламенно-красных камней я даже нашел маленький каменный топор-томагавк из зеленоватого гладко-зернистого камня (технически это кельт [13] В англоязычной литературе такое изделие называют «кельт», но в России этот термин применим только к особой форме металлических орудий. Описанный автором предмет принято называть клиновидным каменным топором. – Прим. ред. ).

Маленький, во всех остальных смыслах непримечательный «кельт» плавно сужается от средней части толщиной 3 см до широкой (больше 5 см) рабочей поверхности. Лезвие топора впечатлило меня в основном потому, что тонко отшлифованная кромка имела по крайней мере десять сколов, выбитых примерно в одно время; ни один скол не был затерт. Кто-то, вероятно, умышленно и неоднократно ударил этот ценный предмет о камень, перед тем как бросить его в костер. Может быть так, что две группы соревнующихся охотников встретились здесь на берегу реки и в качестве символического акта после праздника, на котором съели карибу, «похоронили топор», закопав его? Если так, то напоминание об этом пролежало тысячелетия, чтобы показать нам: наша склонность к войне так же сильна, как и стремление к миру.

Река плавно и быстро текла вдоль берега. Вытащив нашу лодку на песок, мы привязывали ее к коряге с помощью буксировочного троса. Затем карабкались на поляну. Наше чувство удаленности от мира, безвременности и независимости было всеобъемлющим, и мы собирались вместе вокруг нашего собственного костра среди полевых камней. Обжаривая куски ощипанного птенца до насыщенно-коричневого цвета на свежесрезанных кленовых палочках, мы, без сомнений, сетовали на строгие ограничения нашего бытия на том берегу реки. Ощущение свободы было лучшей частью ужина.

Весной и ранним летом мы проводили невыносимые часы на четвереньках и коленях, поднимаясь и опускаясь над бесконечными закрепленными за нами рядами овощей, раздирая одеяло сорняков, угрожающих задушить все, что мы посадили. Но сады давали гораздо больше, чем просто еду. На протяжении многих лет в школьных садах вдоль реки находились кремневые ножи и наконечники стрел. Многие из них потом оказывались в стеклянных ящиках на верхнем этаже огромного кирпичного здания школьного музея. Музей Бейтса, как его еще называют, когда-то был великолепен, но затем оказался в запустении и закрылся для широкой публики. Ныне он вновь открыт для посетителей. В те же годы его населяли колонии маленьких коричневых летучих мышей, которые пищали на стенах и оставляли затхлый запах. Это была настоящая сокровищница, и я был одним из немногих, у кого были причины пробираться в музей через разбитое окно в подвале. Там, в темноте, недалеко от чучел белого медведя, карибу и рыси, стояло множество старинных повозок и сельскохозяйственных орудий. Это было достаточно безопасное место для складирования и зимовки моих куколок, которых я выращивал из найденных при прополке сада личинок томатных бражников и прочих насекомых.