Хью Раффлз - Инсектопедия

Пожалейте медоносных пчел. Пожалейте и защитите. Нет никакого толку от их индифферентности. Они безнадежно заперты в языке. Медоносные пчелы и мы: нас держат вместе, нас расталкивают в разные стороны. Даже фон Фриш, даже Линдауэр, любившие их так нежно, находившие в них спасение от ужасающих зверств своей эпохи… помните, что они делали, чтобы доказать способности своих малюток?

Но хватит парадоксов: дать пчелам язык – это одновременно прославить их инаковость и обречь их на невероятность, приговорить их к статусу чистой подражательности, в которой они могут только потерпеть неудачу, (ошибочно) принять «самореферентность языка за парадигму самореферентности в целом» [323]. Но, конечно, человеку свойственно ошибаться (возможно, это свойственно особой «научной» породе людей, но они всё равно люди), а ошибка в том, что человек способен вообразить себе социальность и коммуникацию лишь через нечто наподобие языка и при этом утверждает, что мы – вершина всего этого. Как глупо судить о насекомых – таких древних, таких разнообразных, таких талантливых, таких успешных, таких красивых, таких удивительных, таких загадочных, таких неведомых существах – по критериям, которым они никогда не смогут соответствовать и которые никак не могут их волновать! Просто умора – игнорировать их достижения и вместо этого сосредотачиваться на их предполагаемых недостатках! Какая плачевная скудость воображения – видеть в них всего лишь ресурсы нашего самопознания! Как печальна печальная-печальная печаль, когда у нас нет подходящего языка, чтобы ее выразить.

Долгое время я думал только о пчелах. Они вытеснили всех остальных, и эта книга сделалась книгой исключительно о них. «Книгой пчел», книгой обо всей их пчелиности. Все эти физические возможности, все эти тонкости поведения, и загадки высокоорганизованности, и товарищество. Весь этот золотой пчелиный воск свечей, озарявших древний мир. Весь этот мед, который подсластил жизнь средневековой Европы. Все эти пчелы – вечные образцы для самых разнообразных затей и идеологий человечества. Пчелы захватили власть.

Но тут в мою гостиную вторглась орда крылатых муравьев, а когда они улетели, я задумался о саранче, а потом о жуках – сколько ж этих жуков! – а потом о ручейниках, долгоножках, плодовых мушках, носоглоточных оводах, стрекозах, поденках, мухах комнатных и всех прочих многочисленных мухах. Потом, по цепочке ассоциаций, я набрел на сверчков полевых, медведок и иерусалимских сверчков, как по-английски называют семейство Stenopelmatidae , а потом Джесси прислала мне из Новой Зеландии экземпляр уэты. А потом в Огайо выбрались на поверхность цикады с семнадцатилетним жизненным циклом, а я открыл для себя трипсов и углокрылых кузнечиков, припомнил тлей на калифорнийских розах и летних ос, тонущих в заполненных водой банках от варенья, а потом – термитов, и шершней, и уховерток, и скорпионов, и божьих коровок, а еще богомолов, которых можно купить расфасованными в пакеты в магазинах для садоводов. А еще комары: комары-долгоножки и комары-«коротконожки»… А бабочек – дневных и ночных, таких и сяких – даже чересчур много. И я припомнил то, что мы все знаем и так: насекомые бесчисленны, им нет ни конца, ни краю, по сравнению с ними мы – только прах, но это еще не самое страшное.

Есть кошмар плодовитости и кошмар полчищ. Есть кошмар неконтролируемых тел и кошмар, в котором они заполоняют наши тела изнутри и наваливаются на них снаружи. Кошмар неохраняемых проходов внутрь и кошмар уязвимых мест. Кошмар инородных тел в наших кровеносных жилах и кошмар инородных тел в наших ушах и глазах и под нашей кожей.

Есть кошмар роения и кошмар ползания. Кошмар зарывания внутрь и кошмар свечения в темноте. Кошмар, когда включаешь люстру, а ковер под твоими ногами разбегается в разные стороны. Кошмар неразумных существ и кошмар неспособности объясниться. Кошмар о том, что кто-то рыщет, преследуя нас.

Кошмар знания и кошмар неузнавания. Кошмар, в котором не видишь лица. Кошмар, в котором ты не имеешь лица. Кошмар, когда слишком много конечностей. Кошмар, когда есть все эти черты плюс незримость.

Есть кошмар затопления и кошмар заполонения. Есть кошмар о вторжении и кошмар об одиночестве. Есть кошмар чисел – больших и малых. Есть кошмар превращения и кошмар упорства. Есть кошмар сырости и кошмар сухости. Есть кошмар яда и кошмар паралича. Есть кошмар надевания обуви и кошмар разувания. Есть кошмар, скользящий, как змея, и тот, который ходит вспять. Есть кошмар извивающийся и кошмар хлюпающий при раздавливании. Есть кошмар неприятного сюрприза.

Есть кошмар исполинства и кошмар преображения. Есть кошмар заточения в чужом теле, заточения безвыходного, необратимого. Есть кошмар покинутости и кошмар социальной смерти. Есть кошмар отвергнутости. Есть кошмар гротескности.

Есть кошмар неуклюжего полета и кошмар лязгающих крыльев. Есть кошмар спутанных волос и кошмар открытого рта. Есть кошмар длинных, ощупывающих тебя усиков, которые появляются из переливной трубы в ванне или, что еще хуже, высовываются из-за обода унитаза. Есть кошмар огромных пустых глаз. Есть кошмар случайности и заставания врасплох.

Присесть – кошмар, перевернуться на другой бок – кошмар, встать на ноги – тоже кошмар.

Есть кошмар о вооруженных силах, которые финансируют почти все фундаментальные исследования насекомых, кошмар о зондах в мозгу и бритвах в глазу, кошмар, который гласит: если ученые докопаются до секретов нашествия саранчи, или до секретов ориентации пчел в пространстве, или до секретов добывания пищи муравьями, эти секреты породят другие секреты, кошмары – другие кошмары, куколки – других куколок, и родятся насекомые с микроимплантами, насекомые, которые уже не насекомые, а полунасекомые-полумашины, вооруженные насекомые-шпионы с дистанцированным управлением, мотыльки для боевых вылетов, жуки-нелегалы… Не говоря уже о роботах-насекомых, кошмарных насекомых массового производства, массового развертывания, массового суицида.

Есть кошмары, навевающие мечты о грядущих войнах, о войнах между насекомыми, где не будет уязвимых центральных штабов, войнах, где войска сосредотачиваются и рассеиваются, отвердевают и растворяются, войнах децентрализованных, разветвленных, структурированных вокруг неких сетей, войнах без потерь (по крайней мере, с нашей стороны), сны об Усаме Бен Ладене, сидящем где-то в пещере.

Есть кошмары о незримых террористах, роящихся, и нет им числа, проникающих в сокровенные места в моменты уязвимости. Кошмары нашей эпохи, кошмары о вылуплении из яиц, об «улье зла», о породе злодеев, о суперорганизме, который сильнее, чем сумма составляющих его индивидов: «Он роится по собственной инициативе: особи сходятся к нескольким мишеням, выступая из разбросанных точек, а затем рассеиваются только для того, чтобы образовать новые рои» [324]. Кошмар языка. Языка пчел. Кошмар плодит кошмары. Рой плодит рои. Мечты плодят мечты. Террор плодит террор.