Кирилл Еськов - Доказательства эволюции

Обывателю «хаос» (отсутствие корреляций между вещами и явлениями) и энтропия , являющаяся «мерой количественного измерения хаоса» (математически это логарифм числа элементарных состояний, в котором может находиться система) зачастую кажутся мистическими, почти неподвластными рациональному познанию, едва ли не с инфернальным душком. Как писал К. Ю. Еськов ,

… энтропия (вполне заурядная физическая величина) незаметно приобретает отчетливые черты некого Мирового Зла, а нормальное функционирование живых систем вдруг разрастается до масштабов глобального противостояния сил Света и Тьмы.

Такими же мистическими и пугающими представляются обыденному сознанию и случайные явления в природе. Небезызвестный Т. Д. Лысенко, который так и не мог понять дарвинизма, подменяя его ламаркизмом, неслучайно говорил: «наука-враг случайности», и эта позиция отражает непонимание механистической наукой XVIII-начала XIX веков (в методологии которой фактически «застряла» лысенковщина) стохастического (вероятностного) характера многих процессов в природе. Не понимают сущности случайных процессов и религиозные антиэволюционисты (креационисты), говорящие, что биологическая эволюция якобы предполагает образование сложных систем в результате исключительно случайных процессов, и что единственной альтернативой случайному процессу является «разумный замысел».

Тем не менее, в современной науке в понятие случайности не заложено ничего мистического. Это всего лишь свойство события, не предопределенного однозначно начальным состоянием системы, в которой это событие происходит. Противоположностью случайности является не «разумный замысел», а необходимость , или детерминированность , то есть обусловленность исхода какого-либо события за счет причинно-следственных связей с предшествующими событиями.

Своей «непредсказуемостью» случайность пугала естествоиспытателей прошлого, воспитанных на жестко детерминированной картине мира, которую рисует классическая механика Ньютона. П. С. Лапласутакая «светлая и ясная» детерминированность казалась чем-то вроде проявления божественного провидения, повелевающего вещам вести себя «как положено», вплоть до мечты о всеведении: с именем этого ученого связано понятие о «демоне Лапласа», решающем уравнения Ньютона, и поэтому знающего о судьбе мира все. Симптоматично, что именно Лаплас впервые попробовал количественно применить законы Ньютона не только «вперед», но и «назад» во времени, переложив гипотезу И. Кантао возникновении солнечной системы на язык математики. В рамках такого подхода временнáя эволюция мира мыслилась едва ли не фаталистически предопределенной, а «случайность», подобно «хаосу», казалась чуть ли не «игрой темных сил».»Страх случайности» оказался унаследованным официозной философией советской эпохи, которая (в этом она мало отличалась от креационизма) стремилась политизировать естествознание, приспособив его к своему мировоззрению. Как писала Большая советская энциклопедия,

Случайность — отражение в основном внешних, несущественных, неустойчивых, единичных связей действительности; выражение начального пункта познания объекта;результат перекрещивания независимых причинных процессов, событий; форма проявления необходимости и дополнение к ней.

В таком понимании (идущем от классической механики), случайность является следствием не более чем несовершенства нашего разума. Классическим примером здесь может служить бросание игральной кости. В этом случае, хотя нам со времен Ньютона хорошо известны законы природы, влияющие на движение кости, исход бросания мы предсказать не можем, так как из-за погрешности в знании начальных условий решение задачи о поведении кости в полете является неустойчивым по отношению к начальным условиям. Иными словами, малые изменения начальных условий влекут за собой существенное изменение исхода события (выпадение другого числа на кости).

В еще более «затруднительном» положении оказалась классическая термодинамика XIX века, когда перед нею встала проблема решения уравнений движения атомов и молекул, составляющих рабочие тела тепловых машин. Даже если вообразить себе атомы абсолютно твердыми и упругими шарами, предсказать движение каждого такого «шара» становится совершенно невозможно. Правда, в классической термодинамике стохастическую картину на микроуровне удалось «обуздать» с помощью термодинамических потенциалов — функций, представляющих собой усредненные по статистическому ансамблю значения энергий частиц. Подход оказался плодотворным: раз уж мы не можем предсказать поведение каждой частицы в ансамбле, в котором не один миллиард миллиардов частиц, то следует заняться предсказанием, как ведут себя некоторые усредненные показатели системы. Создателям классической термодинамики — от Карнос Клаузиусомдо Гельмгольцас Гиббсом— повезло: в терминах термодинамических потенциалов поведение квазиравновесных систем оказалось детерминированным, что до поры до времени сохраняло идущую от Лапласа уверенность в предсказуемости мира.

Тем не менее, термодинамика внесла в картину мира одну принципиальную деталь: в отличие от классической механики, которой все процессы были обратимы во времени, второе начало термодинамики утверждает направление «стрелы времени» — от прошлого к будущему. Несмотря на почти мистическое и фаталистическое отношение неспециалистов ко второму началу термодинамики (мол, оно предопределяет тенденцию к «порче» мира и превращению его в хаос) это начало есть простое следствие из принятого в статистической физике постулата о равновероятности элементарных состояний сложной системы. Поскольку в неупорядоченной системе число элементарных состояний больше, чем в упорядоченной (наглядный пример: выстроить 10 томов собрания сочинений Пушкина по порядку можно лишь единственным образом, а в беспорядке их можно тасовать 10! = 1 * 2 * 3 * … * 10 = 3 628 800 раз), то при равновероятности изменения элементарных состояний в замкнутой системе, не обменивающейся энергией с внешней средой, вероятность увеличения упорядоченности ничтожно мала.

Тем не менее, опыт показывает, что не каждая в мире система стремится к «хаосу» и «порче». Та же классическая термодинамика зародилась как наука о тепловых машинах , которые преобразуют хаотичное движение микрочастиц в упорядоченное движение поршней, валов и колес. Действуя подобным образом, тепловые машины, разумеется, не нарушают второе начало: они преобразуют в полезную работу не всю хаотичную внутреннюю энергию рабочего тела, а только часть ее. Кроме того, такие машины способны работать только потому, что они потребляют энергию химических связей топлива (сгоревшее состояние для топлива энергетически выгоднее несгоревшего).