Симона де Бовуар - Второй пол

В настоящий момент она была его женой и даже любила его. Нет, не того Стенли, которого знали окружающие, не обыденного, а Стенли застенчивого, чувствительного, невинного, каждый вечер преклонявшего колени на молитве. Но беда была в том… что она так редко видела своего Стенли таким. Были проблески, спокойные минуты, в остальное же время, по ее впечатлению, жизнь проходила так, словно в доме вот-вот начнется пожар, а то и вовсе дом походил на судно, ежедневно терпящее кораблекрушение. И в центре опасности всегда был Стенли. Ей приходилось постоянно спасать его, выхаживать, успокаивать, выслушивать его истории. В остающиеся часы она дрожала от страха забеременеть… Красиво звучит – основное предназначение всех женщин рожать детей. Это не так. Она, например, могла бы доказать, что это ложное представление. Беременности ее угнетали, ослабляли ее здоровье, приводили в уныние. А тяжелее всего было вынести отсутствие любви к детям. Что там притворяться… Ее словно бы выстуживал ледяной ветер каждый раз в этих тяжких путешествиях; у нее просто не оставалось для детей тепла. Заботиться о младшеньком, слава богу, есть кому, это делает ее мать Берил, да ей все равно, кто это будет делать. Она его и в руках-то толком не держала. Вот он лежит у ее ног, не вызывая никаких чувств. Она посмотрела вниз, на него… Было что-то столь необычное и неожиданное в его улыбке, что Линда тоже улыбнулась. Но тут же опомнилась и сказала ребенку холодно: «Я не люблю маленьких детей». – «Ты не любишь маленьких детей?» Он не мог в это поверить. «Ты меня не любишь?» Он бессмысленно тянул ручонки к матери. Линда легла на траву. «Почему ты все улыбаешься? – сказала она строго. – Если бы тебе были известны мои мысли, ты бы не смеялся…» Линду поражала доверчивость этого маленького создания. О нет, не надо притворяться. Не это она испытывала; что-то совсем не похожее на бывшее ранее, что-то новое, что-то… Слезинки запрыгали в глазах; она прошептала тихо ребенку: «Здравствуй, мой забавный малыш…» [411]

Этих примеров достаточно для подтверждения мысли об отсутствии материнского «инстинкта» как такового: само это слово ни в коей мере не применимо к роду человеческому. Отношение матери к ребенку определяется совокупностью ее жизненных ситуаций и тем, как они ею воспринимаются. Чувства матери к ребенку, как видно из приведенного выше отрывка, весьма переменчивы.

Тем не менее факт остается фактом: если условия, в которых оказывается мать, не всецело неблагоприятны, она увидит в своем ребенке обогащение себя.

Это было как эхо окружающей действительности, ее собственной жизни… через ребенка она получала влияние на все, и прежде всего на самое себя, —

пишет К. Одри об одной молодой матери.

А в уста другой вкладывает такие слова:

Я чувствовала его тяжесть на своих руках, на своей груди, как будто не было ничего тяжелее в мире, силы мои напряглись до предела. Он прижимал меня к земле, погружал в тишину ночи. Одним махом он возложил на мои плечи всю тяжесть вселенной. Вот почему я так хотела, чтобы он был. Без него я была слишком легковесной.

Если женщины из числа «наседок» теряют интерес к ребенку после его рождения даже в большей степени, чем матери после того, как ребенок отнят от груди, то женщины другого типа, наоборот, ощущают ребенка своим, именно когда он отделен от их плоти; из чего-то туманного, составляющего часть их природы, он становится частицей вселенной; да, он уже не лежит ощутимой тяжестью в теле, но его можно видеть, его можно трогать. Сесиль Соваж в стихах описывает переход от грусти, сопутствовавшей разрешению от бремени, к радости, заложенной в собственническом чувстве матери:

Неоднократно высказывалась мысль, будто ребенок у женщины успешно ассоциируется с пенисом: это совсем не так. В сущности, для взрослого мужчины пенис уже не чудесная игрушка: ценность этого органа в обеспечении овладения желаемым; взрослая женщина как раз завидует добыче, захваченной мужчиной-самцом, а не орудию захвата; ребенок утоляет этот ее агрессивный эротизм, который не находит полного выражения в мужских объятиях: ребенок становится равнозначным той любовнице, которая отдается самцу и которой сам самец для женщины служить не может; конечно же, не всегда все происходит точно так: любые взаимоотношения несут в себе своеобразие; ребенок дает матери пережить – как возлюбленная любовнику – всю полноту плотских чувств, и это происходит не от идеи отдачи, а от идеи захвата, владения; женщина овладевает в ребенке тем, что мужчина ищет в женщине: Другим, наделенным человеческой природой и сознанием, становящимся ее добычей, ее копией . Ребенок воплощает в себе всю природу. Героиня К. Одри говорит о своем ребенке:

Под моими пальцами его кожа, сбывшееся обетование всех котят, всех цветов мира…

Нежную кожу ребенка, его теплую мягкую кожу молоденькая женщина, совсем девочка, воспринимает сначала своей материнской плотью, а потом через посредство всей вселенной. Ее ребенок и растение, и животное, в его глазках и дожди, и лазурь неба и моря, его ноготки сделаны из кораллов, а волосы из шелковистой растительности, это живая кукла, птичка, котенок; мой цветочек, моя жемчужина, мой цыпленочек, мой ягненочек. Мать нежно произносит почти все слова из лексикона любовника и так же, как и он, с какой-то жадностью и настойчивостью все время говорит «мой, моя», утверждая принадлежность; у нее те же, что у мужчины, средства, выражающие обладание: ласки, поцелуи; она прижимает ребенка к телу, она окутывает его теплом своих рук, своей постели. Порою эти отношения приобретают явно сексуальный характер. Так, в одном из исповедальных рассказов, собранных Штекелем (я его уже цитировала), читаем:

Я кормила грудью своего сына, но это мне не давало радости, так как он не рос и мы оба теряли в весе. Для меня в этом было что-то сексуальное, и я ощущала стыд, давая ему грудь. Восхитительно было чувствовать маленькое теплое тельце, прижимающееся к твоему телу; сладостная дрожь пробегала по мне, когда его ручонки касались меня. Вся моя любовь как бы отделялась от меня и направлялась к сыну… Ребенок слишком часто был со мной. Как только он видел меня лежащей в постели, ему было года два, он тотчас полз ко мне, стараясь взобраться на меня. Своими ручонками он ласкал мои груди и пальчиком хотел коснуться низа; мне это доставляло такое удовольствие, что я с усилием отстраняла его. Нередко я боролась с желанием поиграть его пенисом…