Симона де Бовуар - Второй пол

Лучшие из них, именно в силу того, что они угнетенные, стараются избегать пороков, обезображивающих их угнетателей; сами по себе они не ниже и не выше мужчины; но, как ни странно, само их несчастное положение, наоборот, идет им на пользу. Известно, что Стендаль терпеть не может дух серьезности: деньги, почести, положение в обществе, власть кажутся ему самыми жалкими кумирами; огромное большинство мужчин ради них теряет себя; педант, важная персона, буржуа, муж подавляют в себе всякую искру жизни и истины; закованные, как в доспехи, в готовые идеи и заученные чувства, послушные социальной рутине, они несут в себе одну лишь пустоту; мир, населенный этими бездушными созданиями, – пустыня скуки. К несчастью, многие женщины увязают в этих унылых болотах; это куклы с «идеями узкими и парижскими» или лицемерные святоши; Стендаль испытывает «смертельное отвращение к честным женщинам и присущему им лицемерию»; к своим легкомысленным занятиям они относятся с той же серьезностью, какой руководствуются их мужья; глупые благодаря воспитанию, завистливые, тщеславные, болтливые, злые из-за праздного образа жизни, холодные, сухие, претенциозные, вредные, они населяют Париж и провинцию; их шипение раздается за спиной таких благородных дам, как г-жа де Реналь и г-жа де Шастеле. Наверное, с самым злобным усердием рисовал Стендаль портрет г-жи Гранде, которую он сделал точной негативной копией г-жи Ролан или Метильды. Красивая, но невыразительная, презрительная, лишенная обаяния, она отпугивает своей «знаменитой добродетелью», но не знает истинной стыдливости, идущей от сердца; полная самодовольства, восхищающаяся собственной персоной, она умеет лишь подражать внешнему величию; по сути, она пошла и низка; «в ней нет характера… она нагоняет на меня скуку», – думает г-н Левен. Она «в высшей степени благоразумна и озабочена осуществлением своих планов», ее единственное стремление – сделать мужа министром; «ум ее был бесплоден»; осмотрительная, умеющая ко всему приспособиться, она всегда остерегалась любви, она не способна на великодушный порыв; и когда в этой сухой душе вспыхивает страсть, она сжигает ее, но не озаряет.

Чтобы понять, чего Стендаль хочет от женщин, достаточно перевернуть этот образ: прежде всего, им не стоит попадаться в ловушки серьезности; поскольку так называемые важные вещи им недоступны, они меньше, чем мужчины, рискуют потерять себя ради них; у них больше шансов уберечь ту естественность, ту наивность, то великодушие, которые Стендаль ставит превыше любых других заслуг; больше всего он ценит в них то, что мы сегодня назвали бы подлинностью: это и есть общая черта всех женщин, которых он любил или придумал с любовью; все они – существа свободные и настоящие. В некоторых из них свобода проявляется с ослепительной силой: Анджела Пьетрагруа, «возвышенная шлюха на итальянский манер, на манер Лукреции Борджа», или г-жа Азюр, «шлюха на манер Дюбарри… одна из самых не кукольных француженок, что мне доводилось встречать», открыто восстают против нравов. Ламьель смеется над условностями, нравами, законами; герцогиня Сансеверина пылко бросается в гущу интриг и не отступает перед преступлением. Другие женщины поднимаются над пошлостью благодаря живости ума: такова Мента, такова Матильда де ла Моль, критикующая, хулящая, презирающая окружающее общество и желающая отличаться от него. У третьих свобода приобретает чисто негативный характер; в г-же де Шастеле бросается в глаза ее безразличие ко всему второстепенному; подчиняясь воле отца и даже его взглядам, она тем не менее противопоставляет буржуазным ценностям то самое равнодушие, которое дает повод упрекать ее в ребячестве и которое служит для нее источником беззаботного веселья; Клелия Конти также отличается сдержанностью; балы, обычные развлечения молодых девушек ее не трогают; кажется, она всегда холодна «то ли от презрения к окружающим, то ли от тоски по какой-то несуществующей химере» [253]; она судит мир и возмущается его низостью. Глубже всего дух независимости скрыт в душе г-жи де Реналь; она сама не знает, что не до конца смирилась со своей судьбой; ее отвращение к пошлому окружению выражается в крайней деликатности, чувствительности, уязвимости; ей чуждо лицемерие; она сохранила душевную щедрость, способность сильно чувствовать, в ней живет тяга к счастью; жар от огня, тлеющего у нее внутри, едва проникает наружу, но довольно малейшего дуновения, чтобы пламя охватило ее целиком. Эти женщины просто живые ; они знают, что источник истинных ценностей – не во внешних вещах, а в сердцах; и в этом заключается очарование мира, в котором они живут: они изгоняют из него скуку самим фактом своего присутствия, своими мечтами, желаниями, радостями, чувствами, выдумками. Герцогиня Сансеверина, эта «деятельная душа», боится скуки больше смерти. Прозябать в скуке – «значит не давать себе умереть, – говорила она, – но не значит жить»; она «всегда чем-то страстно увлечена, всегда деятельна и при этом всегда весела». Легкомысленные, ребячливые или глубокие, веселые или серьезные, отважные или скрытные, все они отвергают тяжелое забытье, в которое погружено человечество. И стоит этим женщинам, сумевшим сохранить свою бесполезную свободу, встретить достойный их предмет, как страсть возносит их к высотам героизма; в их душевной силе и энергии сказывается отчаянная чистота полной самоотдачи.

Но одна свобода не могла бы наделить их подобной романтической привлекательностью: просто свобода внушает уважение, но не затрагивает чувств; трогательны усилия, которые предпринимает свобода, чтобы осуществить себя, несмотря на все препятствия; чем труднее борьба, тем больше в женщинах высокого драматизма. Стендаля приводит в восхищение уже одна победа над внешним принуждением; в «Итальянских хрониках» он заточает своих героинь в монастыри, держит под замком во дворце ревнивого супруга; им приходится изобретать тысячу хитростей, чтобы соединиться с любимыми; потайные двери, веревочная лестница, окровавленные сундуки, похищения, заточения, убийства, разгул страсти и непокорности возникают благодаря изобретательности, в которой проявляются все возможности ума; а угроза смерти и мучений только придает блеска дерзновенным порывам описанных Стендалем неистовых душ. Даже в более зрелых своих произведениях он по-прежнему отдает дань этой внешней романтике: она – наглядный образ того романтического духа, что рождается в сердце; их нельзя отделить друг от друга, равно как нельзя разделить уста и улыбку на них. Изобретая алфавит, позволяющий переписываться с Фабрицио, Клелия заново изобретает любовь; Сансеверина описана как «сама искренность», она «не думает о благоразумии, вся отдается впечатлению минуты»; ее душа раскрывается перед нами, когда она берется интриговать, отравляет принца и затопляет Парму; она вся – в возвышенной и безумной затее, которую решила пережить. Лестница, что приставляет к своему окну Матильда де ла Моль, – отнюдь не театральный аксессуар: это материальное воплощение ее гордой неосторожности, тяги к необычайному, вызывающей смелости. Эти души так и не раскрыли бы своих качеств, не будь они окружены врагами – будь то тюремные стены, воля властелина или строгие семейные нравы.