Ричард Форти - Трилобиты: Свидетели эволюции

Первые сведения о трилобитах я получил от учителей и профессоров. В те времена еще было можно собрать базовые знания о предмете из учебников и книг, теперь для этого есть Интернет, дающий широчайшие информационные возможности, но и тогда и теперь лучше всего перенимать знания напрямую от настоящего знатока. Этот опыт уходит корнями в далекое прошлое, когда устная традиция была единственным способом обучения, когда ученик получал знания в порядке любезности от старшего учителя. В Китае, несмотря на культурную революцию, эта традиция сохранилась — слово старшего почитается мудростью. Когда в 1983 г. я был в Нанкине, меня отвели на могилу профессора Грабау, западного геолога, который в начале XX в. практически в одиночку преподавал в Китае начала геологии: он был, как мне сказали, «великий учитель». Это звание столь важно для китайца, что для него даже имеется специальный иероглиф. Могила оказалась скромной, но видно было, что за ней постоянно и с любовью ухаживают. Однажды и я сам на краткий миг удостоился этого звания. Я получил письмо от студента с Востока, который, по-видимому, изучал английский по книгам Редьярда Киплинга и Райдера Хаггарда. Оно начиналось так: «О, Великий Палеонтолог! Могу ли я присесть у твоих ног?» Те, кто ближе знаком с моими ногами, сочли бы подобное неразумным, но все равно я был тронут преданностью, явленной в устной традиции.

Моим собственным гуру был профессор Гарри Уиттингтон. Он — старейшина трилобитов, глава — цефалон — всего племени. Он учил меня слышать послания раковин. Так или иначе, но я сумел превратить восторженную страсть в профессию. Я учился своему ремеслу на замерзших скалах Шпицбергена за Полярным кругом на 80-й широте, где шапки ледника Валхалл рисовали линию горизонта, а в море толпились айсберги. И там, в ордовикских (470 млн. лет назад) известняках северной части Шпицбергена, было открыто замечательное разнообразие новых трилобитов, и мне посчастливилось присутствовать при этом открытии. Я слой за слоем отбирал образцы в нужном порядке, будто переворачивал страницу за страницей в трилобитовых дневниках, будто шел мелкими шажками по шкале времени, по собственному маленькому отрезку времени в 10 млн. лет или около того. Со стороны было похоже, будто я просто колочу по камням геологическим молотком, но — нет! — я, конечно, сидел и раскалывал камни один за другим, разбивал их на небольшие кусочки, в которых — вдруг! — находился фрагмент трилобита. Когда-то каторжников заставляли выполнять подобную работу, потом ее признали бесчеловечной. Но мне нравится. Все неудобства сурового климата испарялись в пылу вдохновляющих открытий. Никогда не знаешь, что появится после следующего удара молотка, а порой появлялось нечто поразительное. Потом коллекции складывались по порядку — сначала образцы из самых нижних, т.е. самых старых слоев, за ними из более и более молодых, все образцы подписывались, бережно упаковывались и отправлялись кораблем в Музей Седжвика в Кембридже, куда я в конечном итоге возвратился.

Я счастливо прожил в Музее Седжвика около трех лет. В то время аспирантам давали комнаты в мансарде музея — неказистого здания XIX в. псевдоготического стиля на Даунинг-стрит, в котором и по сей день располагается отдел наук о Земле. Своей трилобитоманией я сводил с ума моего соседа по комнате Джона Барснола. Он сбежал от меня в Штаты, едва представилась возможность, я же продолжал впитывать послания трилобитовых раковин.

Большая часть информации о трилобитах похоронена. Поэтому первое, что пришлось сделать, — научиться раскапывать ее: выковыривать трилобитов из камня, из окружающей породы. Я проводил месяцы за этой работой. Тот первый счастливый удар молотком в Сент-Дэвидсе, когда из сланца показался целый трилобит, повторяется нечасто. Обычно видишь выступающий кусочек глабели или глаза. Приходится обкалывать по крошечкам породу вокруг, чтобы показалась спрятанная сущность. Эта работа делается уже после, в тепле лаборатории. Она требует известного мастерства, а приходит оно путем горьких разочарований. Вот вы сидите и препарируете трилобита пробивной иглой — обычным инструментом для препарирования окаменелостеи, от нее идет равномерный зудеж, как от разъяренной осы. И вдруг! — рука чуть дернулась, и физиономию трилобита, любовно и тщательно очищенную от породы, прорезает чудовищная рана. Вы полагаетесь на то, что естественная порода колется, как правило, по границе с окаменелостью, а не через нее. Но иногда правило не срабатывает — и вот вы уже ползаете по полу с лупой в поисках отскочившего неведомо куда кусочка своей драгоценной окаменелости. Дни за днями я проводил, сидя за микроскопом, откалывая микроны породы от окаменелых трилобитов. Джон Барснол, помнится, обвинял меня, будто я вырезаю их по собственному усмотрению.

А еще я гонялся тогда за редким товаром — иглами от старинных граммофонов. Мы с моим напарником Филом Лэйном охотились за этими превосходными твердыми стальными иглами по лавкам старьевщиков. Если нам попадалась упаковка, мы брали ее за несколько пенсов, немало удивляя продавцов. «Могу ли я предложить вам к иглам кое-какие старые пластинки?» — спрашивали они «Нет, спасибо, только иглы», — отвечали мы, быстро пятясь к дверям, чтобы никто не успел заподозрить нас в пристрастии к экспериментам с наркотиками.

Большая часть моих трилобитов оказалась обломками. Целые трилобиты, такие как моя первая счастливая находка, попадаются весьма и весьма редко. Панцирь трилобита после смерти чаще всего распадается на куски, подобно груде лат с проржавевшими швами и шарнирами. Животные недолго остаются целыми. Прочнее всего хвостовой щит — отдельные хвосты чаще всего и находят, раскалывая породу. Самая нестойкая часть — это туловище, оно расчленяется на отдельные сегменты, которые переламываются и рассеиваются. Головной щит тоже чаще всего разламывается на несколько элементов.

Центральная часть, несущая глабель, представляет собой один из таких фрагментов. Его называют кранидий. С обеих сторон к кранидию примыкают свободные, или подвижные, щеки — либригены, правая и левая зеркально похожи. У многих трилобитов задние концы свободных щек заострены — это так называемые щечные шипы. К свободным щекам прикрепляется глазная поверхность — так бывает у большинства трилобитов. Получается, что цефалон скроен таким образом, чтобы распадаться по крайней мере на три части — кранидий и две свободные щеки. Свободные щеки отсоединяются от кранидия вдоль особых линий пониженной прочности — вдоль лицевых швов. Эти швы нужны были трилобиту для линьки. Поверхность глаза представляла, вероятно, самую чувствительную часть трилобита, к тому же самую сложную для успешной линьки. Лицевые швы тянулись спереди назад и проходили по краешку глаза, поэтому сначала могли линять покровы глаз, а потом уже все остальное. Это существенно ускоряло и упрощало процесс и сокращало время, которое животное проводило в неокрепшем и потому небезопасном мягком панцире. При линьке щеки отделялись первыми независимо от других частей панциря, именно из-за этого они «свободные». После отделения свободных щек в составе кранидия оставались неподвижные щеки. Ясно, что трилобита собирают из целого ряда развалившихся кусочков: щек, сегментов, кранидия, пигидия. С учетом того, что трилобит линяет в течение жизни несколько раз, сбрасывая старый панцирь и наращивая новый подобно сегодняшним крабам или ракам, то по мере роста он оставляет последовательную серию своих ставших тесными одежек. И так до самого созревания. Каждая из сброшенных оболочек и их части — это потенциальная окаменелость. Так что трилобиты — воистину конвейер для производства окаменелостей. Но это не радует: конвейер рождает проблемы. Если имеются кусочки от трилобита, нужно собрать их и воссоздать облик животного, примерно как мозаичную картинку с неизвестным изображением. Труднее, если в куче лежат фрагменты от десятка видов трилобитов — представьте, что вы собираете сразу несколько пазлов с перемешанными деталями, не имея перед глазами коробок с картинками на крышках. В пору ученичества я превратился в фаната таких окаменевших «пазлов». И вскоре узнал, где искать подсказки. Так, линия свободных щек вдоль лицевых швов должна совпадать с абрисом кранидия. Если в публикациях предшественников находилось изображение целого трилобита, то, имея среди своего материала голову, можно было поискать и отсортировать пигидии, соответствующие этой голове. Вскоре моя комната стала напоминать беспорядочный склад раскрошенных кусков камня, сломанных и целых игл, старых монографий, и весь этот хаос покрывал слой тонкой известковой пыли. Мой сегодняшний кабинет примерно такой же. Если ко мне заходит аккуратный, привыкший к порядку человек, глаза его оторопело округляются. Специально для таких людей у меня имеется маленькое мягкое кресло, чтобы было куда свалиться.