Ричард Докинз - Величайшее Шоу на Земле: свидетельства эволюции.

Как Вы могли бы ожидать, оптимальный компромисс в соотношениях не фиксирован. У газелей баланс между скоростью бега и другими требованиями в экономике тела будет перемещать свой оптимум в зависимости от распространенности хищников в ареале. Это — та же история, что и с гуппи Главы 5. Если вокруг будет мало хищников, то оптимальная длина ног газели сократится: самыми успешными особями будут те, чьи гены предрасполагают их перевести немного энергии и материалов из ног, скажем, в создание детей или в откладывании жира на зиму. Они также будут теми особями, которые менее вероятно сломают свои ноги. И наоборот, если число хищников увеличивается, оптимальный баланс переместится к более длинным ногам, с большей опасностью переломов и меньшему количеству энергии и материалов, потраченных на те аспекты экономики тела, которые не имеют отношения к быстрому бегу.

И точно такого же рода неявные вычисления уравновесят оптимальные компромиссы в хищниках. Гепард, который сломает свою ногу, несомненно умрет от голода, и его детёныши также. Но, в зависимости от того, насколько трудно найти еду, риск провала попытки поймать достаточно пищи, если он бежит слишком медленно, может перевешивать риск сломать ногу из-за оснащенности средствами слишком быстрого бега.

Хищники и добыча сцеплены в гонке вооружений, где каждая сторона невольно оказывает давление на другую, смещая ее оптимум — в жизненных компромиссах экономики и риска — дальше и дальше в одном и том же направлении: либо обе буквально в одном и том же направлении, например к увеличению скорости бега; либо в одном и том же направлении в более широком смысле, нацеливаясь на гонку вооружений хищник/добыча, а не на какую-нибудь другую жизненную отрасль, такую как производство молока. Учитывая, что обе стороны должны уравновесить риски, скажем, слишком быстрого бега (ломающиеся ноги или экономия на других статьях экономики тела) с риском слишком медленного бега (неудача в поимке добычи или в попытке убежать соответственно), каждая сторона оказывает давление на другую в одном и том же направлении, в своего рода беспощадной парной мании.

Хорошо, возможно мания (безумие) не слишком подходит, учитывая серьезность вопроса, поскольку штраф за провал с обеих сторон — смерть — быть убитым для добычи, голодать для хищника. Но парная мания ловко создает чувство, что, если бы только охотник и добыча могли сесть вместе и выработать разумное соглашение, было бы выгодно всем. Так же, как с деревьями в Лесу Дружбы, легко понять, как такой договор принес бы им пользу, если бы только можно было заставить его придерживаться. То же сознание тщетности, с которым мы столкнулись в лесу, распространяется на гонку вооружений хищник/добыча. За эволюционное время хищники становятся лучше в ловле добычи, что побуждает животных-добычу становиться лучше в том, чтобы избежать поимки. Обе стороны параллельно улучшают свое оснащение для выживания, но заведомо ни одна сторона не начинает выживать лучше — потому что другая сторона также улучшает свое оснащение.

С другой стороны, легко понять, как главный планировщик, всем сердцем заботясь о благосостоянии всего сообщества, мог бы быть посредником в следующем договоре, в духе Леса Дружбы. Пусть обе стороны «согласятся» сократить свои вооружения: обе стороны переместят ресурсы в другие жизненные отрасли, и в результате все окажутся в выигрыше. Точно так же, конечно, может случиться в человеческой гонке вооружений. Нам не нужны были бы наши истребители, если бы у вас не было ваших бомбардировщиков. Вам не нужны были бы ваши ракеты, если бы у нас не было наших. Мы могли бы сберечь миллиарды, если бы вдвое сократили свои расходы на вооружения и поместили деньги в плуги. И теперь, сократив вдвое бюджет наших вооружений и достигнув устойчивой взаимной ничьей, давайте сократим его вдвое снова. Фокус в том, что это должно быть сделано синхронно друг с другом, так, чтобы каждая сторона осталась точно так же хорошо оснащенной для противостояния с устойчиво сокращающимся бюджетом на вооружения другой стороны. Подобное спланированное сокращение должно быть именно таким — спланированным. И, еще раз, плановость — именно то, чем не характеризуется эволюция. Так же как с деревьями в лесу, эскалация неизбежна вплоть до момента, когда ее дальнейшее возрастание не перестает быть выгодным для типичной отдельной особи. Эволюция, в отличие от проектировщика, никогда не останавливается, чтобы рассмотреть, мог ли быть лучший путь — мутуалистический путь — для всех рассматриваемых сторон, вместо взаимной эскалации ради эгоистичного превосходства: превосходства, которое нейтрализуется как раз потому, что эскалация взаимна.

Искушение мыслить в терминах планировщика долгое время было распространено среди «поп-экологов», и даже академические экологи иногда подходят к нему рискованно близко. Заманчивое понятие «благоразумных хищников», например, было выдумано не каким-нибудь пустоголовым энвайронменталистом, а выдающимся американским экологом.

Идея благоразумных хищников такова. Все знают, что, с точки зрения человечества в целом, для нас было бы лучше, если бы все мы воздержались от излишнего вылова промышленно важных видов рыбы, таких как треска, приводящего к их исчезновению. Именно поэтому правительства и неправительственные организации на закрытых совещаниях встречаются, чтобы составить квоты и ограничения. Именно поэтому точный размер ячейки рыболовных сетей скрупулезно определен в соответствии с правительственным постановлением, и именно поэтому канонерские лодки патрулируют моря, преследуя браконьеров. Мы, люди, в благополучное время и при обеспечении надлежащего порядка, являемся «благоразумными хищниками». Поэтому — вернее, так кажется некоторым экологам — разве мы не должны ожидать, что дикие хищники, такие как волки или львы, также будут благоразумными хищниками? Ответ — нет. Нет. Нет. Нет. И стоит понять почему, поскольку это — интересный вопрос, к которому лесные деревья и вся эта глава должны были нас подготовить.

Планировщик — дизайнер экосистемы, в душе болеющий за благоденствие всего сообщества диких животных — мог действительно рассчитать оптимальную политику оптимального забоя, которую львы, например, должны были бы в идеале принять. Не ловить больше определенной доли от любого вида антилоп. Щадить беременных самок, и не ловить молодых взрослых, полных репродуктивного потенциала. Избегать поедать членов редких видов, которые могут подвергаться риску вымирания и могли бы оказаться полезными в будущем, если условия изменятся. Если бы только все львы в стране соблюдали согласованные нормы и квоты, тщательно рассчитанные, чтобы быть «устойчивыми», разве это не было бы хорошо? И так разумно. Если бы только!