Уэйд Дэвис - Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии

Стольный город Порт-о-Пренс распростёрт посреди знойной равнины на краю залива в окружении гор, а за ними взмывают другие горы, создавая иллюзию огромных просторов Гаити, в которых теряются мириады людей, но суровая статистика неумолима.

На всего-то 10 тысячах квадратных миль там обитают 6 миллионов человек. Первое впечатление от столицы – хаотическое мелькание жителей, город безумный и неудержимый. Прибрежные трущобы в испарениях прачечных. Памятники – истуканы, словно покрытые струпьями проказы. Пламенеющие ветви делоникса [48]вдоль улиц, пропахших рыбой, потом, золой и нечистотами.

Ослепительные фасады казённых зданий и президентский дворец неземной белизны. Крики и завывания базарных торговцев, треск допотопных моторов, едкий чад выхлопных газов. Словом, вся прелесть и вся мерзость типичной столицы третьего мира налицо, но взгляд новичка замечает кое-что ещё. Гаитяне не ходят, а проплывают с гордым видом. Сложены они безупречно. Смотрят весело и дерзко, беззаботные на вид.

В столице, омытой утренним дождём, есть порочное обаяние. И это не обман зрения – городской воздух наэлектризован первозданной энергией кутежа сильнее, чем в других местах Южной и Северной Америки. Заметив это с первых минут и ощущая потом в последующие месяцы, проведённые на острове, я не сразу сумел понять природу такого положения дел. Разгадку подсказало мне зрелище, виденное в дальнейшем неоднократно. На выезде из аэропорта мне попался гаитянин, танцующий в лучах заката с собственной тенью, сохраняя здоровый вид человека, довольного жизнью.

Меня приютил отель «Олоффсон», чьё аккуратное здание, утопая в побегах бугенвиллеи [49], было словно пропитано позабытым воздухом американской оккупации. Оставив багаж на вахте, я сразу отправился к Максу Бовуару, который жил в Мариани, на юге столицы, по ту сторону шумной магистрали, известной как Карфур-Роуд. Просачиваясь вглубь острова, по ней проходит весь транспорт, это не шоссе, а скорее живые подмостки, на которых зримо явлены быт и драма большого города. Мой водитель как рыба в воде петлял на дороге среди грузчиков под гнётом всевозможной клади: от льда и угля – до мебели и рыбы. Со всех сторон ползли расписные автобусы, подбирая пассажиров, несмотря на отсутствие мест. Нахальные торговки трясли товаром с порога лавчонок, ремесленники кроили из покрышек шлёпанцы и выковывали рессоры из металлолома. Девицы в облегающей синтетике маячили в дверных проёмах, увитых каладиумом [50].

Грязный, пёстрый и шустрый бульвар с множеством забегаловок, манящих прохожего заглянуть внутрь. Сразу за погостом, с вымытыми добела надгробиями, дорога вдруг широко раскрывается, и ты впервые после Карфура чувствуешь близость моря. Проехав около трёх миль туда, где камни омывает вода, шофёр повернул в какую-то рощу.

У ворот меня встретил слуга. Минуя чудный сад, мы проследовали в пристройку на другом краю усадьбы. Там, на фоне пыльных амулетов и полотен африканской живописи, меня дожидался Макс Бовуар. Он был чрезвычайно импозантен – рост, манеры, костюм. Свободно владеющий несколькими языками, он подробно расспросил меня о прежней работе, о научных интересах и о цели моего визита. Я, в свою очередь, ознакомил его со своей первоначальной гипотезой о роли ядов при изготовлении зомби.

– Ох уж эти зомби! А вас не рассмешит жалкий вид этих несчастных?

– Трудно сказать. Не больше, чем мой собственный, вероятно.

Мой ответ вызвал улыбку:

– Сказано по-гаитянски. Мы, в самом деле, потешаемся над нашими бедами, сохраняя это право только за собой. Боюсь, что вам долго придётся искать этот яд, мистер Дэвис, – продолжил он после долгой паузы. – В зомби превращает не отрава, а бокор .

– Бокор?

– Священник-левша, – пояснил он загадочно. – Хотя разделять левшей и правшей неправильно [51].

Он снова прервался.

– В каком-то смысле мы, хунганы , мы все – бокоры . Хунгану нужно знать зло, чтобы его одолеть, но ведь и бокор должен проникнуться добром, чтобы не дать ему восторжествовать. Это, как видите, единое целое. Владея магией, бокор может сделать зомби любого – гаитянина, живущего за границей, иностранца. Так же и я могу исцелить его жертву по своему выбору. В этом наша сила и мощнейшая форма обороны. Но болтать об этом без толку. На этой земле всё на самом деле не такое, каким кажется.

Бовуар любезно проводил меня к машине, так и не предоставив конкретной информации по теме, которая, как я ему сказал, меня интересовала. Вместо этого он, будучи служителем культа водун, пригласил меня на церемонию, которая должна состояться той же ночью у него дома. Место нашей встречи и есть унфор – святилище, храм и алтарь верховного жреца.

Такие коммерческие представления для туристов Бовуар устраивал каждый вечер. Взимая за вход по десять долларов, идущие на содержание семьи и свиты, насчитывавшей более тридцати человек. Я приехал к десяти и меня препроводили во внутренний дворик с колоннами, где под навесом были расставлены полукругом столы. Во главе одного из них восседал хунган Бовуар.

Лакей принёс мне выпить. Мы с хозяином изучали разношёрстное собрание гостей, среди которых, помимо гаитян, были французские матросы, профессор антропологии из Милана, уже побывавший здесь утром, парочка журналистов, и делегация американских миссионеров. Что-то громыхнуло, и Бовуар велел мне смотреть вглубь алтаря.

Девушка в белом – одна из унси или посвящённых в таинства храма, шагнула в дворик из темноты и, кивнув в обе стороны, зажгла свечу, поставив её на землю. Жрица или мамбо , повторив телодвижения девицы, вынесла чашу с кукурузной мукой, изобразив с её помощью какой-то каббалистический символ на земле [52]. Это, пояснил Бовуар, веве – эмблема лоа, то есть демона, вызываемого в данный момент. Затем мамбо плеснула водой на четыре стороны света, не забыв оросить центральную колонну дворика, через которую духам предстоит войти в этот мир. Потом водой оросили три барабана и порог храма. Покончив с водными процедурами, мамбо обвела посвящённых против часовой стрелки вокруг пото митана [53] – центрального столба. Процедура завершилась коллективным коленопреклонением перед верховным жрецом.

Сжимая погремушку, Бовуар руководил молебном, поочерёдно выкликая духов сообразно иерархии пантеона водун. Он вёл богослужение на ритуальном языке. В словах на нём хранились тайны древних преданий.

Ударили барабаны. Первым пронзительно и дробно заверещал самый маленький – ката , по которому бьют парой тонких и длинных палочек. Раскатистый грохот второго заглушило громовое эхо земной утробы – это вступил последний, именуемый маман , самый большой из трёх. У каждого из них был свой ритм и своя тональность, но в то же время звук их был на редкость цельным, и бил по нашим нервам. Крики жрицы рассекали ночной воздух под канонаду ударных инструментов, чьим залпам согласно кивали верхушки вековых пальм.