Яков Бутович - Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

У него была очень привлекательная внешность. Роста он был выше среднего, худоват, движения были медленны и размеренны, тембр голоса чистый и приятный. Глаза очень красивые и выразительные, задумчивые, полные грусти и доброты. У него был благородный, открытый лоб, красиво очерченный рот, правильный нос, все черты лица крупные. Жгучий брюнет, он носил прическу с пробором и маленькие усы. Он был, несомненно, красив и очень нравился женщинам.

У этого замечательного человека, как, впрочем, и у всех нас, смертных, были свои недостатки. Он был помешан на аристократизме. Считал, что род его – итальянского происхождения и получил известность с 1026 года, что в жизни этого рода было четыре периода: неаполитанский, сицилийский, венецианский и русский. По материнской линии он возводил свой род к царю Соломону! Карузо утверждал, что имеет право на графский титул, и хлопотал о признании за ним графского достоинства. Его враги над этим немало трунили, но Карузо был искренне уверен в своей правоте и не обращал никакого внимания на эти разговоры. Он, несомненно, скорбел о том, что родился бедным человеком и потому не мог расправить крылья на коннозаводском поприще. В оценках своих любимых лошадей он иногда переходил все границы и считал, что все и вся виноваты в том, что эти лошади не могли показать свой истинный класс. Впрочем, думаю, он искренно был убежден в их удивительных качествах, а все невзгоды, из которых главной было отсутствие у них резвости, приписывал злому року.

Жизнь С.Г. Карузо далась нелегко. Ему пришлось много пережить, бороться с нуждой, отказаться от мысли иметь конный завод, видеть крушение своих идеалов в собственном заводе, где он мечтал вывести рекордистов. Личная его жизнь также не дала ему радостей и утешения. Вот почему всем тем, кто иногда так страстно критиковал покойного ныне Карузо, я могу сказать: легко критиковать чужую жизнь, но тяжело и трудно эту жизнь прожить.

Я два или три раза был в заводе С.Г. Карузо и теперь опишу одну из своих поездок. Именьице Егоровка, чудом уцелевшее после разорения старшего Карузо, было в нескольких верстах от станции Перекрёстово Юго-Западной железной дороги, в шести или семи часах езды от Одессы. Карузо несколько раз бывал у меня в заводе, я часто с ним виделся в Одессе, и во время одной из бесед понял, что Сергей Григорьевич обижен тем, что я до сих пор не был у него в заводе. При первом же удобном случае я отправился к нему. Приехав на небольшую станцию, где курьерские поезда не останавливались, я сразу же увидел в сторонке высланный за мною экипаж. Когда поезд отошел, на перроне, кроме сторожей, начальника станции и меня, никого не оказалось. Экипаж был более чем скромный, упряжь тоже, а пара лошадей довольно убогая и неказистая на вид. Это произвело на меня тяжелое впечатление, напомнив о том, в каких стесненных обстоятельствах живет почтенная семья. На козлах восседал с довольно нахальным видом плотный, коренастый мужчина с брюшком, в картузе, рубашке навыпуск, поверх которой был надет пиджак, в высоких сапогах гармошкой. Это был странный наряд для кучера, и я спросил, давно ли он служит у Карузо. В ответ он отрекомендовался: «Я смотритель завода Борис Миронович Шилкин».

Я невольно улыбнулся, припомнив, что Карузо мне неоднократно о нем говорил и характеризовал его как большого плута. Полагаю, что этого Шилкина знала вся читающая коннозаводские журналы Россия, так как Карузо постоянно печатал объявления о продаже той или другой лошади и эти объявления неизменно заканчивались просьбою обращаться к смотрителю завода Борис Мироновичу Шилкину. Можно было подумать, что Шилкин – большой человек, и многие простаки-провинциалы были в этом уверены.

По дороге Шилкин рассказал мне, что он, собственно говоря, всё для Карузо: и смотритель завода, и управляющий имением, и доверенное лицо. Тон у него был очень самоуверенный, сразу же было видно, что распущен он невероятно, в чем я скоро убедился в Егоровке.

Показалось имение. Оно было расположено на бугре и имело скромный, чтобы не сказать жалкий, вид. Это было не имение, даже не зажиточный хутор, а несколько небольших, обветшалых построек. Сейчас же было видно, что хозяйство не ведется, что здесь одна усадьба, а вся земля сдается в аренду. Так и оказалось в действительности. Небольшой, крытый железом дом был окружен с трех сторон садиком, где преобладала тощая акация. Поодаль от дома находилось несколько служб и две-три постройки. Еще дальше конюшня. Манежа, конечно, не было. Все постройки были глинобитные и крыты соломой. В общем, убожество. На крыльце дома меня уже ждал молодой хозяин. Мы с ним, как старые друзья, облобызались, и я впервые переступил порог его дома.

Здесь впечатление было более благоприятное. Комнаты небольшие, но уютно и со вкусом обставленные. По стенам висели старые гравюры и ли тографии лошадей, на столах лежали газеты, книги и журналы, преимущественно французские. На двух небольших столиках было разложено рукоделье, в вазах стояли букеты полевых цветов, с большим вкусом подобранные. На всем лежал отпечаток какой-то чистоты. Вы инстинктивно чувствовали, что попали в дом высокопорядочных людей.

Я был искренно рад видеть Сергея Григорьевича, он также находился в приподнятом настроении. Я без конца расспрашивал его обо всех коннозаводских новостях, так как, ведя большую переписку, Сергей Григорьевич всегда был в курсе того, что делалось в спортивных и коннозаводских кругах. С отцом Карузо мы встретились как старые знакомые. Старик приехал из Тирасполя на несколько дней и выразил удовольствие, что застал меня. Это был очень милый, необыкновенно добрый и неглупый человек. Глядя на отца и сына, я думал о том, как мало они похожи. Через несколько минут я был представлен мадам Карузо. Мать Сергея Григорьевича была почтенная старушка, по-видимому боготворившая своего сына, потому что, едва мы уединились в гостиной, она сейчас же начала говорить о нем и благодарить меня за мои дружеские чувства к нему, уверять, как любит меня ее дорогой Серёжа и как он часто меня вспоминает.

Семья Карузо вела в деревне простой и размеренный образ жизни: старушка мать с дочерью беспрестанно хлопотали по хозяйству, Сергей Григорьевич целыми днями занимался у себя в кабинете или же направлялся в конюшню, где неизменный Борис Миронович развлекал его, сообщая разные небылицы о лошадях. Я думаю, что утомленный работой ум Карузо находил в этом отдохновение, а Борис Миронович и не подозревал, что он, помимо трех основных должностей, еще имеет четвертую – развлекать «маститого редактора студбука», как в шутку именовал себя Карузо.

Осмотр завода был назначен на другое утро. Вечером был призван Борис Миронович, и Сергей Григорьевич лично сделал распоряжение о выводке, строжайше приказав, чтобы лошади были в блестящем виде. Шилкин был, видимо, не в духе и что-то пробурчал в ответ. Карузо его отпустил гневным жестом и, едва за ним закрылась дверь, проворчал: «Проклятый социал-демократ!» Это было так неожиданно, что я от всей души расхохотался и попросил объяснения этого прозвища. Карузо ответил, что он действительно называет Шилкина социал-демократом, потому что все эти господа не что иное, как социал-демократы: «Вы увидите, что они натворят, как только получат свободы и доберутся до власти». Я был далек от мысли вступать в политические споры, тем более что политикой никогда не интересовался, но все же заметил, что Шилкин весьма мало похож на социал-демократа, по виду он типичный плут, пройдоха, а по типу – настоящий кабатчик.