Юджин Линден - Обезьяны, человек и язык

Цель работы с такими списками состояла в том, чтобы дать статистическое описание некоторых особенностей словоупотребления Люси и таким образом выявить и документировать необычность ее поведения. Словарь Люси насчитывал около 80 слов [14]. Их могло быть много больше, но ученые были заинтересованы в первую очередь не в расширении словаря, а в изучении того, каким образом он используется. Одновременно исследовать все аспекты языка было физически невозможно. Поэтому при изучении любого поведения следует сознательно исключать из рассмотрения такие его характеристики, которые можно считать «статическими» или неизменными на протяжении всей работы; это позволит сосредоточить внимание на конкретной цели эксперимента. Однако, когда исследуемым поведением является язык, этот аспект научного метода вступает в противоречие с конечной целью исследования.

Сосредоточиваясь на любом конкретном аспекте языка, ученый должен оставлять без внимания другие его особенности, лежащие за пределами целей данного эксперимента. Пока исследователь старается обнаружить некое конкретное свойство языка, Люси может гораздо охотнее демонстрировать совсем иное свойство. В отличие от исследователя посторонний наблюдатель, естественно, обращает внимание на то, что шимпанзе использует коммуникативные аспекты языка, а не просто решает поставленные перед ней проблемы. Поэтому, будучи представленным Люси и другим шимпанзе института, я особенно внимательно следил за теми нюансами использования ими амслена и теми особенностями их речи, которые могут быть упущены при использовании таблиц вроде той, что приведена выше. Оказалось, что я обращаю внимание не только на то, на что реагирует Футс. Заметное различие в ракурсах, под которыми Футс и я рассматривали поведение Люси, обнаруживает важную особенность исследований по использованию шимпанзе амслена: за исследованием поведения можно иногда проглядеть само поведение.

Это стало ясно, когда я встретил Люси на следующий день. Мы договорились, что я появлюсь у Темерлинов вскоре после того, как Роджер начнет свой утренний урок. Утром, около половины десятого, я прогуливался по дворику и заглядывал в окно гостиной, где Роджер и Люси жестикулировали, сидя на тахте. Заметив меня, Футс сделал жест, приглашающий войти.

Я тихонько пристроился рядом, чтобы наблюдать и делать заметки. Люси мигом бросила Роджера, вскочила ко мне на колени и сначала беззастенчиво уставилась на меня, а потом приступила к обследованию моего лица и одежды. Она взглянула мне в глаза, заглянула в ноздри и бегло поискала у меня в волосах, вероятно отыскивая вшей. Поскольку я был в шортах, Люси очень скоро обнаружила у меня на колене ссадину. Она обернулась к Роджеру и свела вместе концы указательных пальцев. «Она говорит, что тебе больно», – сказал Роджер.

Я поблагодарил Люси, и она, посмеиваясь и гримасничая, вернулась к Футсу. Он показал ей картинку с кошкой и спросил, что это такое. «Кошка», – ответила Люси. Некоторое время Люси продолжала разглядывать картинку, но, как только я взялся за ручку, ей очень захотелось увидеть, что я делаю, она кинулась ко мне и снова забралась на колени. Когда я попытался записать все это, она выхватила ручку и принялась ею яростно что-то царапать. Роджер заметил, что при этом она действовала правой рукой (я левша, следовательно, мне она подражать не могла), но ручку держала, как и я, кончиками пальцев. Левой же рукой, добавил Роджер, Люси берет предметы всегда кистью. Психолог Джером Брунер наблюдал, как у детей доминирующая рука тем или иным способом приспосабливается к захвату предметов с помощью кончиков пальцев, а для второй руки отводится роль прочно удерживать предметы. Проводя аналогию между овладением орудиями труда и языком, Брунер писал, что доминирующая рука играет роль сказуемого по отношению к подчиненной руке – подлежащему.

Если говорить о склонности к рисованию, то здесь весьма существенно вспомнить, что у людей праворукость и леворукость связаны с так называемой латеральной доминантностью, то есть разделением функций между различными полушариями мозга. Необычайно сильное давление отбора, вызвавшее у человека появление языка, потребовало и развития определенных частей мозга; в результате его полушария развились неодинаково, причем функции, связанные с приспособлениями к новшествам (необходимым для овладения языком), приняло на себя в основном левое полушарие. Вполне возможно, что мозг шимпанзе также находится на одном из начальных этапов формирования такой асимметрии.

Люси с ожесточением вычерчивала круги. Она уже начала уставать, как вдруг заметила, что на моей белой рубашке вышито изображение аллигатора. Люси несколько раз показала на рисунок пальцем и вычертила в воздухе знак вопроса, по-видимому спрашивая у меня, что это такое. Я растерянно оглянулся на Роджера, и тот посоветовал сложить вместе ладони, как для молитвы, а затем раскрывать и снова соединять их, подражая щелкающим челюстям аллигатора. Следуя этому совету, я не без труда сообщил Люси, что изображенное существо – аллигатор. Шимпанзе не могут разгибать ладони в запястье с той легкостью, с какой это делает человек, поэтому, когда мы предложили Люси назвать изображение, она после нескольких неловких попыток сделала нужное «кусающее» движение с помощью одних только кончиков пальцев. Роджер требует от своих шимпанзе особой тщательности при подаче знаков; поэтому сначала он решил, что Люси просто «болтает» что попало, путая нужный знак со знаком «книга», когда необходимо раскрыть сложенные вместе ладони, словно раскрываешь книгу. Но коль скоро обезьяна продолжала настаивать на своем варианте жеста, Роджер признал, что она действительно старалась повторить требуемое «кусающее» движение. Этот случай показал, что Футс мог и упустить кое-что в сигнализации Люси. Кроме того, у меня возникло впечатление, что публикуемые научные отчеты создают крайне примитивное и формальное отражение истинной деятельности шимпанзе. В то время как люди продолжали разглядывать шимпанзе сквозь лупу экспериментальных данных, сами шимпанзе всерьез пользовались амсленом как средством коммуникации.

Это впечатление еще более усилилось на следующий день, когда я пришел понаблюдать за очередным занятием с обезьяной. На этот раз я был в другой, голубой рубашке, но и на ней также был аллигатор. Роджер спросил у Люси, кто я такой. Забравшись ко мне на колени и взволнованно указывая на зеленую вышивку, она вполне логично ответила, что я – аллигатор. «Ошибки» вроде этой не укладывались в схему и выводы каждодневных исследований. Но была ли это ошибка или же Люси усмотрела некую постоянную связь между моей персоной и картинкой, которой она воспользовалась, чтобы дать мне имя? Иными словами, не имел ли здесь место истинный металингвистический процесс, повторяющий тот путь, которым шел человек, когда давал имена всему окружающему – в том числе и орудиям своего труда?