Мэтт Ридли - Геном

Члены комитета Брока, несмотря на свою бюрократиче­скую подоплеку, отличались несвойственным чиновникам фанатизмом. По свидетельствам современных историков, «члены комитета даже не пытались всесторонне и взвешен­но рассматривать дела и судьбы отдельных людей». Теория о наследственной передаче психических заболеваний рас­сматривалась как аксиома. Все противоречивые данные иг­норировались, а малейшие свидетельства в пользу теории представлялись как убедительные доказательства. Другая идеологическая опора евгеники — колоссальная рождае­мость в среде умственно отсталых и асоциальных элемен­тов общества — также принималась без какого-либо глубо­кого научного анализа. Комитету пришлось отказаться от принудительной стерилизации лишь под напором острой критики со стороны журналистов и общественных орга­низаций. Чтобы соблюсти видимость добровольности, ду­шевнобольным предлагалось дать расписку о согласии на проведение операции. Истинное положение вещей откры­вается в опубликованных рекомендациях практикующим врачам: «во многих случаях согласия на стерилизацию от душевнобольных удавалось добиться уговорами и выпла­той им денежной компенсации» (Wells Н. G. et al. 1931. The science of life. Cassell, London).

Отчет Брока, внешне оформленный как суждения экс­пертов, был чистой воды пропагандой. Это была первая обкатка технологий «научного» пиара по созданию в обще­стве искусственного кризиса, для решения которого затем можно требовать от правительства денег и нужных полити­ческих решений. В дальнейшем чиновники от науки не раз будут прибегать к этим методам, например чтобы раздуть проблему глобального потепления (Lindzen R. 1996. Science and politics: global warming and eugenics. In: Hahn R. W. (ed.), Risks, costs and lives saved, p. 85-103. Oxford University Press, Oxford).

Отчет готовился как основа для принятия закона о при­нудительной стерилизации, но ему не суждено было уви­деть свет. На этот раз на пути закона встали не столько отдельные критически настроенные личности, такие, как Веджвуд, сколько общее изменение отношения к проблеме в среде ученых и в обществе. Многие пылкие сторонни­ки евгеники изменили свои взгляды под влиянием новых данных о том, что влияние генов на развитие человека не столь прямолинейно, как полагали раньше. Огромное влия­ние оказали труды социобиологов и психологов о влиянии общества на человека, в частности работы Маргарет Мид (Margaret Mead). Лейбористы теперь стали непримиримы­ми противниками евгеники, разглядев в ней форму классо­вой войны буржуазии против рабочих. С другой стороны, евгеника придавалась анафеме католической церковью (King D., Hansen R. 1999. Experts at work: state autonomy, so­cial learning and eugenic sterilisation in 1930s Britain. British Journal of Political Science 29: 77-107).

Во второй половине 1930-х годов стали просачиваться сведения из Германии о том, что на практике означают за­коны о принудительной стерилизации. (В Германии этот закон был принят в 1934 году.) Со стороны комитета Брока стало неразумно нахваливать нацистские законы. Со всей очевидностью проявился античеловеческий характер док­трин евгеники, используемых нацистами в качестве ин­струмента травли неугодных (Searle G. R. 1979. Eugenics and politics in Britain in the 1930s. Annals of Political Science 36: 159-169).

Размышляя о евгенике, я пришел к выводу, что все самое худшее в этой истории связано не с наукой, а с политикой.

Евгеника обанкротилась, как и многие другие социальные проекты, в которых интересы общества ставятся выше права личности. Это гуманитарная, а не научная пробле­ма. Вполне возможно, что вывести породу «хороших» лю­дей вполне возможно с помощью тех же приемов, которые люди использовали для выведения пород собак. Наверняка методами регулирования семьи и принудительной стери­лизацией можно было бы сократить уровень психических заболеваний в обществе и укрепить здоровье нации. Но на это потребовалось бы так много лет грубого насилия над человеческой личностью, что в конце концов человече­ство утратило бы те качества, которые отличают нас от жи­вотных. Карл Пирсон как-то ответил Веджвуду следующей фразой: «Морально то, что полезно обществу, и нет боль­ше никаких иных определений морали кроме этого». Эту чудовищную фразу можно написать эпитафией на могиле евгеники.

Но мертва ли евгеника? Читая сообщения в газетах о генах интеллекта, о стволовых клетках и генетической терапии, о пренатальной диагностике и прочих методах генетического анализа, мы понимаем, что евгеника жива. Утверждение Гальтона о том, что большая часть человече­ской природы наследуется генетически, находит все новые подтверждения в результатах современных исследований. (Тем не менее, как уже говорилось в главе 6, поведение и интеллект человека нельзя свести исключительно к влия­нию генов.) Все в большей степени методы генетического скрининга позволяют родителям отбирать детей до их рож­дения по наличию или отсутствию определенных генов. Философ Филипп Китчер (Philip Kitcher) назвал методы генетического скрининга пассивной евгеникой: «очень скоро каждый из нас сможет стать судьей, чтобы с помощью гене­тических тестов произвести на свет ребенка с такими гена­ми, которые мы нашли полезными» (Kitcher Р. 1996. The lives to come. Simon and Shuster, New York).

Эта пассивная евгеника происходит каждый день в боль­ницах по всему миру, и жертвами ее чаще всего становят­ся эмбрионы с лишней хромосомой 21. Если бы не прена- тальная диагностика, они родились бы с синдромом Дауна. Если бы дети родились, они бы прожили короткую жизнь, но благодаря своему добродушному нраву вполне могли бы чувствовать себя счастливыми и быть любимыми ро­дителями, братьями и сестрами. С другой стороны, нельзя ставить знак равенства между убийством человека и пре­дотвращением рождения нежеланного ребенка на стадии бесчувственного эмбриона. Мы приближаемся к бесконеч­ным дебатам о законности абортов, о праве женщины пре­рвать беременность и о праве государства оказывать вли­яние на принятие этого решения. Старый и ни к чему не ведущий спор. Новые генетические тесты предоставляют родителям дополнительные поводы, чтобы решиться на аборт. Очень скоро методы тестирования достигнут такого уровня, что станет возможно не только пренатально диа­гностировать генетические заболевания, но и по желанию родителей отбирать эмбрионы с определенными способ­ностями. Сохранение мальчиков и избавление беременных от эмбрионов женского пола уже стало практикой в Индии и Китае, что чревато серьезными демографическими про­блемами в будущем.

Стоит ли радоваться тому, что человечество вырвалось из пут евгеники на государственном уровне, чтобы угодить в паутину евгеники на уровне обывательском? Впрочем, на решения семей по-прежнему оказывают влияние многочис­ленные государственные институты и частные компании: доктора, компании медицинского страхования и общество в целом. Известно немало примеров того, как в 70-х годах прошлого столетия доктора убеждали женщин согласиться на стерилизацию из-за того, что они были носителями опас­ных генов. С другой стороны, если запретить любое гене­тическое тестирование, чтобы избежать злоупотреблений, мы лишимся мощных инструментов ранней диагностики и станем заложниками случая. Обе крайности одинаково вредны — как запрещение генетического тестирования, так и принудительное применение этих методов. Решение о том, проводить или не проводить тестирование, должен принимать сам пациент, а не чиновник. Китчер придержи­вался того же мнения: «Что касается решения проводить тот или иной тест, это решение должен принимать каждый сам для себя». То же говорил и Джеймс Уотсон: «К решению этих вопросов нельзя допускать людей, которые думают, что знают что-то лучше других... Будущее генетического тестирования должно определяться запросами пациентов, а не решениями чиновников» (цитата из интервью для Sunday Telegraph, 8 февраля 1997 года).