Татьяна Жданова - Сотворенная природа глазами биологов. Поведение и чувство животных

В эксперименте сложную профессию контролера голуби осваивали за 3-4 дня. Клетку с птицей, в дно которой были вмонтированы две пластинки, ставили возле конвейера с готовыми лекарствами. Когда двигалась хорошо закрытая коробочка, голуби клевали одну пластинку, а если с браком – другую. Птицы проявили себя на редкость наблюдательными контролерами. Сортируя контейнеры для лекарств, они не пропускали ни одной плохо закрытой коробочки. Голуби находили даже такие незначительные дефекты, которых человек просто не мог увидеть.

Голубей-контролеров с их редкими способностями привлекали и на сортировке шариков для подшипников на конвейере московского завода. После краткосрочных курсов они запомнили и образ эталонной детали, и свои задачи: когда по конвейерной ленте движется должного качества деталь, нужно вести себя спокойно, если же деталь имеет отклонения, следует клюнуть рычажок. Механизм сбросит эту деталь с ленты, а перед клювом на некоторое время откроется кормушка.

В первый день голуби работали нормально, а на следующий начали браковать все шарики подряд. Оказалось, что птицы быстро «повысили свою квалификацию» – стали отправлять в брак шарики со следами пальцев. Чтобы птицы не сочли их дефектными, пришлось протирать шарики, прежде чем предъявлять их пернатым контролерам.

Голуби способны видеть не только тончайшие дефекты на поверхности отшлифованных деталей, но и крошечные трещины в стекле.

Заинтересовались удивительными способностями голубей и представители других профессий. В частности, тем, что цветное зрение голубей лучше человеческого. Голуби различают малейшие оттенки цвета, ускользающие, например, от взгляда даже высококлассных специалистов-текстильщиков, сортирующих ткани.

Эксперты по живописи. Японские зоопсихологи провели интереснейший эксперимент, обучив голубей отличать полотна импрессионистов от полотен кубистов. Пернатый эксперт, приученный «распознавать» определенную творческую школу, «клевал» только соответствующие ей картины. При предъявлении обученному голубю работ Моне и Пикассо ошибка не превышала и 10 %, даже если птице показывали ранее не виденные его полотна. Когда же экспериментаторы ознакомили голубей с творчеством Сезанна и Ренуара, то «эксперты» легко и правильно отнесли их к той же категории, что и Моне. Картины импрессионистов от произведений таких кубистов, как например Жорж Брак, голуби отличали без видимого труда.

По мнению профессионального искусствоведа, голуби просто научились распознавать простейшие признаки, присущие этим школам -наличие или отсутствие в изображениях острых углов или четких и ярких красок, свойственных кубизму. Ведь импрессионизму присущи смазанные контуры и пастельные тона, что и должно бросаться в глаза птице.

Однако ученые поставили эксперимент, подтверждающий, что голуби являются безошибочными экспертами. Птицы узнавали стиль, когда им показывали специально «размазанные» или воспроизведенные в черно-белых тонах репродукции. Птицы, как и мы, люди, при восприятии образа использовали не один, а целый комплекс признаков.

Сострадание ко всякой Божьей твари проявляли и проповедовали святые отцы.

На их примере мы видим, что человек становится другом животного и изливает на него свою любовь. И мы следом должны воспринимать слово «тварь» не как уничижительное, а видеть в нем творение Господне.

«У милующего, – пишет преп. Исаак Сирин, – горит сердце о всем творении – о человеках, о птицах, о животных… он ежечасно со слезами приносит о них молитву, чтобы сохранились и очистились, а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблении в сем Богу.

Приближается ли смиренный к хищным зверям, и, едва только обратит взор свой на них, укрощается свирепость их; они подходят к нему, как к своему владыке, поникают своими главами, лижут руки и ноги его, потому что ощутили от него то благоухание, которое исходило от Адама до его преступления, когда звери собраны были к Адаму и нарекал он их имена в раю.

Это отнято было у нас; но обновил и даровал нам это опять пришествием Своим Иисус. Этим и помазано благоухание человеческого рода» (по Н. Пестову). Вот пример, характеризующий отношение к тварям Божьим старца архим. Серафима (Тяпочкина).

Однажды в келию к старцу залетела большая муха. Своим жужжанием она раздражала матушку Иоасафу (келейницу), и та старалась выгнать ее. Батюшка, видя ее намерение прибить муху, которая в открытую дверь почему-то не вылетала, сказал: "Матушка, не убивайте муху, пусть живет".

Милующее, нежное сердце старца иеросхимонаха Стефана (Иг-натенко) тоже сострадало не только человеку, но и всякой Божьей твари.

Перед входом в келью старца, в углу небольшой прихожей, отец Алипий (духовный сын о. Стефана) с изумлением заметил большой

лесной муравейник с настоящими красными лесными муравьями.

После легкого завтрака отец Стефан спросил своего келейника: "Семен! Ты муравьев кормил?" – "Нет, батюшка, забыл". Взяв щипчики, Семен наколол сахар мелкими кусочками, смел крошки и высыпал все на муравьиную кучу. Пораженный молодой человек наблюдал, как деловито сновали муравьи, пристраивая в своем сложном хозяйстве предложенное им угощение. Обычно эти насекомые доставляют много хлопот, но они никогда ничем не беспокоили старца.

Сестра старца, гостившая в то время у брата, хотела было смести их веником и разорить их жилище, но батюшка тихо ее остановил: "Нет-нет, не надо – это мое стадо". (По прп. Силуану Афонскому)

С любовью относился ко всему живому и старец Силуан. Он пишет: "Дух Божий учит душу любить все живое. Один раз без нужды я убил муху, и она, бедная, ползала по земле больная, с выпавшими внутренностями, и трое суток я плакал за свою жестокость к твари и до сих пор все помню этот случай".

О египетских старцах-пустынниках рассказывается, что они осторожно обходили встретившееся им на дороге насекомое, чтобы не раздавить его (по Н. Пестову).

«Одно из главных переживаний человека в его земной жизни, первое, что должно его глубоко затронуть и поразить при вступлении в этот мир, при знакомстве с ним, – это сильное и яркое ощущение грандиознейшего и красивейшего чуда, с которым он здесь сталкивается, чувство великой и многозначительной тайны, в которую он вступил вместе со вступлением в эту жизнь.