Денис Абсентис - Злая корча. Книга 2

Не менѣе важный вредъ хлѣбу, по общему предразсудку, причиняли такъ называемые завитки (клочекъ ржи среди нивы, скрученный въ узелъ). Такъ, напримѣръ, въ 1723 году въ селѣ Мошкахъ, около Овруча, дворявки Люба и Анастасiя Мошковскiя заподозрѣны были своимъ односельцемъ, дворяниномъ Ильею Духовскимъ, въ томъ, что онѣ занимаются чародѣйствомъ и дѣлаютъ завитки. Когда же завитка оказалась на нивѣ Никона Мошковскаго, то Духовскiй взялся отворожить ее и, съ этою цѣлью, встрѣтивъ Любу Мошковскую, удариль ее въ грудь на-отмашь такъ сильно, что опрокинулъ ее ударомъ на землю [122] См. книгу Овручскую гродскую, № 3227, листъ 556, цит. по Труды этнографическо-статистической экспедицiи въ западно-русскiй край. Т. 1. вып. 2. Петербургъ, 1877. .

Заметим, что эти завитки в Овруче (Житомирская область нынешней Украины) в данном случае появились в 1723 году, на следующий год после эпидемии эрготизма во время персидского похода Петра I и одновременной эпидемии в Европе. Участники этнографической экспедиции конца XIX века, которые приводят данную запись из Овручской городской книги, считают эти завитки априорно колдовскими, хотя о каких именно завитках шла речь, определить невозможно (судя по году, о вполне «натуральных»). В этом же XIX веке наступает перелом, когда в народном сознании «спорынья-счастье» и «спорынья-рожки» начинают разделяться — наблюдения за частыми эпидемиями и постоянная разъяснительная работа властей и врачей все-таки вырабатывает у крестьян некоторых деревень (но далеко не всех, по разному в различных регионах) понимание опасности спорыньи. Правда, уничтожать такой урожай крестьяне все равно бы не стали, они могли только пытаться продать его в соседнюю деревню или в город, так что отравленное зерно в любом случае всегда находило свои жертвы:

…въ 1885 и 1886 годахъ я наблюдалъ отдѣльные случаи заболѣванія рафаніею, на которую приходится смотрѣть, какъ на болѣзнь, свойственную этой мѣстности; и дѣйствительно, крестьяне знакомы издавна съ этою болѣзнью, хорошо знаютъ причину ея и какъ только замѣчаютъ обильный урожай спорыньи, то стараются поскорѣе сбыть хлѣбъ въ видѣ муки на сторону, между прочимъ также и въ Кiевъ, какъ ближайший крупный рынокъ; такъ, въ 1880 году въ Кiевѣ наблюдалась рафанiя, обязанная своимъ появленiемъ сбыту хлѣба съ спорыньей изъ с. Вишенки, остерскаго уѣзда [123] Протоколы общихъ собранiй за 1892 годъ // Записки Кіевскаго Общества Естествоиспытателей, Томъ XIII. тип. Имп. ун-та, 1894. С. XXXII. .

На Ярославщине даже при обезвреживании залома урожай уже считался испорченным, и его не брали для домашнего употребления, а старались сбыть на сторону. И это было со стороны крестьян разумно — такой урожай опасен (моральный аспект действия «накорми ядом соседа» нас тут не интересует — да и не изменилось с тех пор ничего, только метод теперь чаще действует на уровне стран, а не отдельных деревень). Насколько хорошо эта опасность осознавалась крестьянами, а насколько это действие (когда-то кем-то логично предложенное) уже стало ритуалом — другой вопрос (любая рациональная мысль в архаичном обществе обречена выродиться в ритуал или стать частью культа).

Колдовские закрутки (уже почти потерявшие в народном сознании связь со спорыньей) часто упоминаются в художественной литературе. Что они изначально обозначали, никто уже давно не понимает. Писатель Владимир Короленко родился в Житомире и хорошо знал о распространенных (особенно в Полесье) колдовских «закрутах», он упоминал о них в рассказе «Глушь», где православный священник отец Ферапонт развязывает «закруты» на хлебной ниве, ничуть не смущаясь исполнением этого «языческого» обряда — обряда, который сам же охарактеризовал как «плод суеверия и невежества». В рассказе Короленко «В дурном обществе» тем же занимается колдун Тыбурций:

Вследствие окружавшей Тыбурция тайны, в числе других профессий ему приписывали также отличные сведения по части колдовского искусства. Если на полях, примыкавших волнующимся морем к последним лачугам предместья, появлялись вдруг колдовские «закруты», то никто не мог вырвать их с большею безопасностью для себя и жнецов, как пан Тыбурций [124] Короленко, В. Г. Собрание сочинений, Т. 2. 1953. С. 20. .

При этом реального физического действия закруток Короленко не знал. И когда столкнулся с неким загадочным явлением в глухой вятской деревне — предположить, что же именно случилось, не смог. Зато классик литературы оставил нам описание того, что мы вполне можем посчитать эрготинным психозом.

Российская просвещенная публика XIX века, взахлеб зачитывающаяся романами Джеймса Фенимора Купера, так и не узнала, что среди его героев есть не только Чингачгуки Большие змеи, Длинные Карабины и Кожаные Чулки, но и Доктор Спорынья (роман «Долина Виш Тон Виш» переведен тогда не был). В XIX веке баночки со спорыньей продавалась во всех аптеках, лекарство широко рекламировалось врачами. Если бы Купер писал свои романы в XX веке, то это бы был Доктор Аспирин. Явно сатирический персонаж «добрейший доктор Спорынья», возникающий во второй части романа и действующий «с находчивостью, столь часто практикуемой в благословенных заведениях, упомянутых нами, когда логика не управляет практикой, а подлаживается под нее», вполне вписывается в ряд других невежественных эскулапов Купера.

Впрочем, методы лечения, практикуемые реальными, а не сатирическими врачами XIX века, с современной точки зрения отличались не сильно. Отравившихся спорыньей крестьян лечили в лучшем случае небольшими кровопусканиями, приставлением пиявок и настойкой бузинных цветов [125] Ясюковичъ. Описанiе эпидемической болезни (Rafania) // Военно-медицинскiй журналъ. ч. 5. № 2. 1825. С. 153. . Поэтому писатель Короленко, пытающийся вылечить заболевшего касторовым маслом (с сожалением, что у него не нашлось под рукой хинина) — это далеко не худший вариант.

Весной 1879 года по подозрению в революционной деятельности Короленко был выслан в Глазов Вятской губернии. Позже он попадает в почти отрезанную от внешнего мира русско-пермскую деревню Березовские Починки (ныне — деревня Ванино) на северо-восточной окраине Глазовского уезда. Там Короленко сталкивается с коллективным психозом местных жителей. Семья в деревне «видит» таинственную «лихоманку», которая якобы приходит искушать Якова и не дает ему спать с собственной женой. Причем это не единственная семья в деревне, куда повадилась ходить лихоманка. «В увлекательной правдивой картине описывает Короленко проявление деревенского коллективного психоза, трагедию лесной глуши. Эта глава является одним из лучших созданий Короленко», — так в 1922 году охарактеризовал этот сюжет, вошедший в «Историю моего современника», саратовский этнограф и фольклорист профессор Борис Соколов [126] Соколов, Б. Предсмертное творение В. Г. Короленко // Культура, № 2–3, 1922. .