Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека

У нее ломается ее строго индивидуальная модель поведения, основанная на том, что она — летучая мышь, более того, летучая мышь, имеющая строго определенные половые, возрастные, размерные и пр. параметры.

Существо теряет связь с самим собой, перестает оценивать свои возможности, осознавать опасности.

Некие рефлексы хаотично вырабатываются, но это уже не рефлексы летучей мыши.

а Лиссэнцефальный мозг — гладкий мозг, лишенный извилин и борозд. Син. агирия. — Прим. ред.

Утрачивается безошибочность в выборе пищи, полового партнера, размеров укрытия, траектории и высоты полета, в оценке собственных возможностей при контакте с хищником et cetera.

Результат, я полагаю, понятен, и описывать его нет необходимости.

Atque даже не требуется некое анекдотическое глобальное «помрачение», в результате которого потерявшая самоидентификацию летучая мышь заимствует модель поведения и рефлекторику, к примеру, ослика (Asinus) или анатомически подобного ей крылана (Pteropodidae), или и вовсе неведомого на Земле существа, или «смешивает» вообще все существующие модели или их часть.

Какая-то модель поведения все равно неизбежна для любого организма. Всякие, даже алогичные движения, неадекватные рефлексы, ненужные звуки и контакты, проявления абсурдной агрессии или нелепого подчинения — это все равно «модель поведения». Ее несоответствие среде, ее дикость, неуместность и гибельность — это второй и в данном случае малосущественный вопрос.

Ceterum, для фатального исхода даже не требуется таких глобальных метаморфоз.

Вполне достаточно самых ничтожных изменений «биологической личности». (Утрата «осознания» возрастных, половых, размерных, пищевых или иных любых параметров.)

Только у совсем поздних homo, в течение ничтожно короткого отрезка времени (лишь с XVIII столетия), разрушение биологической личности не приводило к быстрой смерти.

Их выживаемость была обеспечена той ценностью, которую они представляли как объект научного наблюдения и развлечений публики, охотно экскурсировавшей по «бедламам» ради созерцания пикантных сцен из «жизни сумасшедших»43.

Логично предположить, что палеоантропы с подобными повреждениями головного мозга, как бесполезные и беззащитные, достаточно быстро становились добычей хищников или, что более вероятно, коллег по стае. Документальных или археологических подтверждений этой мысли, разумеется, не существует, но нет никаких оснований предполагать, что ранние homo были милосерднее своих потомков.

Потомки же оставили множество документальных свидетельств отношения к безумцам.

Непременно стоит припомнить «Indiculus Superstitionum», созданный в раннее Средневековье. Его авторы прямо свидетельствуют о практике если и не массовых, то достаточно регулярных сожжений т. н. одержимых.

В XV столетии во всей Европе был нормой «cista stolidorum», обеспечивающий сумасшедшим быструю, но мучительную смерть в каменной капсуле.

В 1636 году в Кенигсберге некий башмачник (чье имя не сохранила история) публично провозгласил себя ипостасью бога и знатоком ангельского пения. Разумеется, башмачнику вырвали язык и отрезали ту часть тела, где размещался его мозг, всего лишь потерявший способность генерировать точную самоидентификацию. (Факт приводится по: Каннабих Ю. История психиатрии, 1928.)

Психиатрия предлагает много примеров состояния homo с полностью или частично утраченной самоидентификацией, причем делает это настолько живописно и обильно, что останавливаться на пересказе всех патологий, связанных именно с повреждением «биологической личности», нет особого смысла.

Достаточно и того, что практически все глобальные и необратимые поражения ЦНС, объединенные словом «шизофрения», преимущественно основываются на полном или частичном разрушении именно самоидентификации.

«Деперсонализация, или расстройство сознания “я”, издавна рассматривается в качестве одной из основных проблем клинической психиатрии. Проявления этого расстройства исключительно разнообразны. У больных расстройство сознания “я” наступает в виде утраты принадлежности себе своих мыслей, чувств, поступков и в виде чувства отчуждения отдельных членов и всего тела» (проф. Снежевский А., в пред, к моногр. А. Меграбяна «Деперсонализация», 1962)АА.

Что любопытно, и мышление, и интеллект при дефектации личности иногда остаются неповрежденными или же поврежденными незначительно, а уродливые формы, которые принимает мышление в таких случаях, не отменяет сам факт наличия мышления.

Прекрасной иллюстрацией данному тезису служат примеры Ницше, Свифта, Шумана, Врубеля, Вольфа Гуго, Ричарда Дадда, Мопассана, Ван Гога, Сметаны, Готфрида Минда и всего бесконечного ряда гениев, полугениев и «талантов» с серьезными, порой, драматическими дефектами личности, которые сохраняли способность к пусть и извращенному, но мышлению до самой смерти.

Я согласен, что провести абсолютно точную отпрепаровку повреждения биологической личности от повреждения ее «социальных отростков» достаточно сложно. Особенно посмертно и имея в распоряжении лишь пристрастные и не очень грамотные мемуары, в которых диагностика то смягчалась, то драматизировалась.

Но — имеем то, что имеем.

Учитывая бессмысленность надежд на появление точных и объективных документов о болезнях гениев и полугениев, нам придется довольствоваться наличествующими материалами и на основании именно этих свидетельств делать свои выводы.

Puto, что если предположить равнодольность (примерно 50 на 50) поражений личности и ее «отростков», то мы будем недалеки от реальности.

Следует, ceterum, признать, что о нейрофизиологических причинах шизофрении до сих пор не существует не только точного знания или хотя бы единого мнения, но даже и относительно внятно оформленных догадок.

(Посмертные исследования мозга психически больных фиксируют как наличие самых разнообразных анатомических аномалий, так и полное их отсутствие.)

Ad verbum, полагаю, что ближе всех к возможной разгадке единой причины шизофрении подошел И. П. Павлов в своем небрежном и явно

на скорую руку смётанном докладе «Психиатрия как пособница физиологии больших полушарий» (1919 г.). Впрочем, там нет почти ничего, кроме смутной, но очень талантливой догадки о внекорковом и строго централизованном происхождении этой болезни.

Последняя из догадок, уважительно именуемая «дофаминовой гипотезой», объясняет шизофрению дефицитом дофамина или общим пороком дофаминергической системы. Гипотеза получила относительное распространениеза счет своего безусловного удобства для психиатров. Она является настолько запутанной и противоречивой, что одновременно как допускает любые медицинские манипуляции, так и не обязывает ни к каким вообще.