Лоуренс Леви - PIXAR. Перезагрузка. Гениальная книга по антикризисному управлению

Истоки этого буфета крепко держат меня. Моя бабушка Роуз родилась в Лондоне в 1914 году, она была старшей дочерью из пяти детей в семье еврейских эмигрантов из России. Она была миниатюрной, с золотисто-каштановыми волосами, красивым лицом и глубокими голубыми глазами. Отец Роуз Сэм, мой прадед, был портным. Семья всеми силами собирала лучший фарфор и утонченную одежду, они верили в хорошие манеры и подобающий этикет. Роуз росла, чтобы стать настоящей Англичанкой. Ее дом был безупречно аккуратным, она всегда была безукоризненно одета, и если бы вы нанесли ей визит, она за пару минут сервировала бы вам стол с бисквитами и лучшим британским фарфором. Большую часть своей взрослой жизни Роуз провела в заботах о доме и семье.

Однако, будучи в возрасте за пятьдесят, Роуз потеряла покой. Она и мой дед Мик, который отошел от дел в своем бизнесе, искали источник дополнительного дохода. Никто бы никогда не подумал, что Роуз может встать на дыбы по этой причине.

– Мы откроем буфет, – объявила она однажды моему деду.

– Ты в своем уме? – пренебрежительно ответил дед.

Оказалось, так оно и было.

Тот буфет, названный «Городская еда», был крошечным кусочком магазина в финансовом районе Лондона. Роуз и Мик каждый день просыпались в 4 утра, чтобы купить на рынке еду и вовремя открыться на завтрак. Роуз обращалась со всеми своими посетителями, как будто они были ее близкими друзьями, заглянувшими на чай. Она помнила, что они любили есть на обед, и ждала их с готовой едой еще до того, как они займут очередь. Это было незадолго до того, как очередь протянулась на улицу.

Что меня всегда поражало в «Городской еде», так это то, как Роуз любила его. Именно в тот момент, когда большинство людей сказало бы, что она старая домохозяйка, готовая уйти на покой, она нырнула в новое дело. В том буфете Роуз сбросила покров традиционной домохозяйки и страдающей старческими болезнями бабушки и нашла себе совсем другой путь. Годы ее работы здесь определенно были среди лучших лет ее жизни.

Теперь я думал, что могло бы стать моим буфетом.

Наверное, странно, но горящий внутри меня огонь был желанием узнать побольше о религии и философии, особенно их восточных вариациях. Значительную часть своей взрослой жизни я был очарован идеями, обращающимися к опыту человечества и улучшающими наше состояние. Когда выдавалось хоть немного свободного времени, я наслаждался чтением литературы и философских сочинений на эту тему. Моим любимым романом была «Волшебная гора» лауреата Нобелевской премии Томаса Манна – литературный шедевр, описывающий путешествие его героя Ханса Касторпа в туберкулезный санаторий высоко в Австрийских Альпах. Я любил эту книгу за широкую панораму человеческого опыта – любви, болезни, смерти, философии – и извилистое повествование об интеллектуальном, эмоциональном и духовном росте.

Мне также нравились слова индийских философов, которые писали о способности усовершенствовать человеческий опыт. Меня захватывали идеи, например, из Нагарджуны, который примерно на 200-й странице написал: «Нет разницы между самсарой [страданием] и нирваной [довольством] ». Что значила эта странная мысль? Кажется, он указывал на что-то действительно важное.

Меня также вдохновляли слова Энни Диллард из книги «Пишущая жизнь» (Annie Dillard’s The Writing Life ): «Жизнь ощущений – это жизнь в жадности: она требует все больше и больше. Жизнь духа требует все меньше и меньше: время обширно и его течение сладко» [13].

Где время обширно, а его течение сладко… Казалось, это точная противоположность корпоративной жизни. Было ли это поэтическим клише или чем-то, на что мы действительно могли надеяться? Мне хотелось это выяснить.

Хотя мои интересы меня смущали. Что делал парень из Гарварда, размышляя о философии? Я был бизнес-воителем, защитником корпораций. Я точно знал, как играть эту роль. Но в этом и заключается вызов. Я ощущал это как роль. И несмотря на то что я так усердно погружался в эту роль, я все равно чувствовал себя отчасти как актер на сцене. Глубоко внутри меня бурлило что-то еще.

Смешение этих мыслей давало наблюдение, которое часто делали мы с Хиллари: на все инновации и благополучие, которые давала современная экономика, отвечал соответствующий рост стресса и тревожности. Если бы знания и благополучие были предвестниками хорошей жизни, к настоящему времени мы должны были бы стать расой просветленных. В нашей части мира образование и материальное благополучие достигли совершенно беспрецедентных для истории высот, при этом мы, кажется, до сих пор не получили особых преимуществ в овладении мудростью, радостью и умиротворением. Напротив, как никогда напряженным был стресс и желание проявить себя. Я также думал, что произошло бы со временем, когда болезни, возраст и другие напасти уменьшат наши способности, если стремление преуспеть было настолько сильным.

Мы с Хиллари со своей стороны старались сделать все, чтобы уберечь своих детей от той скороварки, которая присутствовала в жизни современных детей. Однажды я спросил одну из учительниц Сары, почему в начальной школе так много домашнего задания.

– Это то, с чем им придется иметь дело в средней школе, – такой был ответ.

«Но они в начальной школе», – подумал я.

Я хотел исследовать, что мы можем сделать с давлением и тревожностью современной жизни, и предполагал, что решение можно найти в словах мировых философов и духовных мыслителей.

Так что когда движение в Pixar для меня замедлилось, я почувствовал, что пришло время сказать «довольно», чтобы отдохнуть от современной жизни и взять передышку на поиск ответов на волновавшие меня вопросы. Успех Pixar означал, что теперь я могу взять небольшой отпуск, чего я никогда не делал прежде. Мы с Хиллари ушли из школы сразу в университет, в работу и в создание семьи, ни разу не передохнув. Счастливая судьба привела меня туда, где я наконец мог это сделать. Может быть, я сумел бы потратить это время с пользой.

Я решил взять «академический отпуск», чтобы читать, учиться и глубже исследовать свои интересы. Я думал, что могу взять полгода или год, чтобы покопаться в этом, и когда календарь открыл новый век, я решил поделиться своими устремлениями со Стивом. Я спросил, можем ли мы встретиться у него дома, вечером.

– Мне трудно об этом говорить, – начал я, – но для меня настало время отходить от ежедневной работы в Pixar.

Сделать Pixar публичным означало, что нам придется описывать и раскрывать каждую деталь бизнеса. Жизнь публичной компании была жизнью в аквариуме. Если вы публичная компания, вам некуда прятаться. Некуда.

Не думаю, что для Стива это стало абсолютным сюрпризом. Он знал, что Pixar теперь уверенно стоит на ногах и дел у меня стало меньше.