Александр Бард - Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма

Новый рационализм становится трансрационализмом и содержит фундаментальное понимание неизбежных ограничений рациональною мышления. Трансрационализм отвергает любые формы трансцендентализма и метафизики, одновременно признавая недостатки рационализма. Мобилистическое кредо сможет взять за точку отсчета ницшеанский призыв к добровольной капитуляции перед бесконечностью, наполняющей существование 'радостью трагедии'. Или идею Спинозы о любви к этому бесконечному миру, невзирая на то, что в обмен мы можем рассчитывать лишь на его холодное безразличие. По убеждению мобилистов, следует отбросить детские мечты об ответном чувстве и поддержке. У нас нет выбора — жизнь никогда не будет ничем другим, кроме того, что она есть.

Когда рационализм складывает оружие, остающийся на его месте вакуум, то есть тот самый 'транс' в слове трансрационализм, может быть заполнен только с помощью живописи, литературы, музыки и всех иных гибридных форм искусства, открывшихся благодаря новым технологиям. Творческие возможности практически неисчерпаемы. Оборотная сторона медали искусство, даже больше чем прежде, станет эксклюзивной провинцией сетевых племен. Возможно, искусство не будет иметь ощутимого влияния, отчасти из-за исключительной целенаправленности действия масс-медиа в Сети, отчасти потому что другие племена будут пользоваться иной системой координат. Весь понятийный аппарат, делающий более сложную культуру доступной, существует только в нестабильных связях Сети. Вот почему культура станет еще одним барьером, разделяющим группы людей в электронном классовом обществе и объединяющим и создающим идентичность фактором внутри узких слоев населения.

Информационное общество не знает равенства. И его неравенство выглядит более 'естественным', чем в прежние времена, поскольку его меритократический элемент велик, власть не поддается локализации, а механизмы самовыражения так неочевидны. Нетократия довольно неприступна. Она ничего ни у кого не отняла, и ее властные позиции строятся исключительно на невероятной способности приспосабливаться и преуспевать в условиях экосистемы, порожденной информационными технологиями. Новый низший класс, со своей стороны, не обладает прежней привлекательностью и сексуальностью и не вызывает пафосного требования справедливости, что было присуще пролетариату капиталистической эры и внушало известную симпатию. Консьюмтариат является низшим классом вследствие недостаточного социального интеллекта, нормы которого устанавливаются информационным обществом.

Двери не для кого не закрыты. Проблема в том, что необходим особый талант, чтобы отыскать ручку и войти — талант, отсутствующий в широких массах. Является ли это неравенство обязательно несправедливым? И если да, то с чьей точки зрения? И если да, то что с этим делать? Должны ли мы пытаться ограничить тех, кому удается наилучшим образом воспользоваться предоставившимися возможностями? Должны ли мы и впредь давать шанс людям, которые не смогли воспользоваться им столько раз прежде? Как мы можем решить проблему растущего неравенства в обществе, в котором неравенство невозможно устранить перераспределением? Ведь мы пока не научились пересаживать мозги.

По мере разрушения центральных буржуазных институтов возникает вакуум. Пока эти институты сохраняли влияние, они выполняли определенную стабилизирующую функцию. На смену им придет состояние системной турбулентности, динамику которой невероятно трудно предугадать. Отдельные тенденции совершенно очевидны. Но когда взаимодействует такое большое количество тенденций и контртенденций, число переменных столь велико, а уровень абстракции настолько высок, то даже самые изобретательные догадки становятся чем-то вроде интеллектуального метеоро-логического прогноза — надежного лишь на очень короткий срок. Несмотря на это, есть смысл методично собирать все возможные квалифицированные прогнозы, стараясь идентифицировать и анализировать социальные конфликты, характерные для информационного общества.

Основой для политических и культурных дебатов в информационном обществе станут совершенно новые обстоятельства. Дискуссии о равенстве, популярные при капитализме, окажутся безнадежно привязанными к ушедшей эпохе, когда распределение статуса и власти зависело в первую очередь от деспотической системы. Происхождение, достаток, пол и цвет кожи не будут иметь решающего значения в информационном обществе, где личный статус и влияние определяются способностью человека к восприятию и переработке информации, уровнем социального интеллекта, восприимчивости и гибкости. Либеральный идеал равенства — равные возможности самореализации для каждого, таким образом, уже осуществлен на практике (а социалистический идеал равенства — равное вознаграждение для всех, невзирая на контекст, должен рассматриваться как дискредитировавший себя и ушедший в историю с крушением коммунистической утопии).

Но в тот самый момент, когда придет осознание этого, станет очевидно, что информационное общество в ряде аспектов является более неравным и статичным, чем любое другое. То, что мы называем 'новой социологией', посвящено описанию этих явлений. Система характеризуется проницаемостью на всех уровнях общества и, соответственно, большей мобильностью для каждого человека, правда, взамен эти пористые структуры намного крепче. Механизмы меритократической классификации будут все более совершенными: всякий и каждый, у кого достанет таланта и инициативности, чтобы представлять угрозу, будет автоматически продвигаться на более привилегированные позиции в сетевой иерархии и становиться частью элиты. Трудно представить какую-либо политическую партию, протестующую против неравенства умов или того, что талант вознаграждается. В конце концов, это только 'естественно'!

Новые принципы классового деления в информационном обществе, наряду со снижением его прозрачности и коллапсом традиционной левой идеологии, создают почву для серьезного роста насилия. Движение протеста консьюмтариата будет страдать от хронической нехватки лидеров — поскольку все потенциальные таланты постоянно поглощаются нетократией — и отсутствия идеологической изощрен-ности. Коллективное мышление консьюмтариата будет противоречиво, его действия — спорадическими и импульсивными. Социальный протест будет слепым. Потребителям-мятежникам будет недоставать образованности и дисциплины рабочих движений прошлого, а равно и долгосрочной цели. Не будет стремления объединить консьюмтариат вокруг общей цели, будь то внутри или вне системы, и не будет веры в организованную революцию или ревизионизм, то есть пойдет постепенная нетократизация консьюмтариата через политическую борьбу и упорный труд. Сохранится лишь революционная эстетика: романтизация сопротивления как такового, опьянение духом беспорядочного коллективного разрушения. Но и только.