Ролан Барт - Ролан Барт о Ролане Барте

И тогда музыкальный фрагмент в своем звуковом совершенстве, которое ты воображаешь, но никогда не достигаешь в реальности, действует как фрагмент фантазма: я радостно подчиняюсь лозунгу фан-тазма: «Немедленно !» — пусть и ценой значительных потерь реальности.

Дурной объект

Та Докса (Мнение), которая так много используется в его дискурсе, — это не что иное как «дурной объект»: она никак не определяется по содержанию, только по форме, и эта дурная форма, по-видимому, состоит в повторении. — Но ведь повторяется иногда и хорошее? Скажем, мотив, хороший объект критики, — разве он не повторяется? — Хорошим является такое повторение, которое идет из тела. Докса — оттого дурной объект, что это мертвое повторение, которое не идет ни из чьего тела; разве что именно из тела Мертвых.

Докса/парадокса

Реактивные образования: полагается некая невыносимая докса (расхожее мнение); чтобы от нее избавиться, я постулирую парадокс; далее этот парадокс сам становится липким, превращается в новый сгусток, в новую доксу, и мне приходится идти дальше, к новому парадоксу.

Пройдем этот путь еще раз. В начале творчества — непрозрачность социальных отношений, лже-Природа; соответственно первый импульс — демистификация («Мифологии»); далее демистифика-ция застывает в процессе повторения, и уже ее самое приходится смещать: постулируемая на этом этапе семиологическая наука пытается привести в движение, оживить жесты и позы мифолога, вооружив его методом; в свою очередь, эта наука сама обременена воображаемым; вместо желанной семиологической науки возникает наука семиологов — подчас весьма унылая; значит, нужно порвать с нею, внедрить в это благоразумное воображаемое семена желания, запросы тела — и появляется Текст, теория Текста. Но опять-таки и Текст рискует застыть в неподвижности: он повторяется, разменивается на тексты тусклые, которые просят, чтобы их читали, но не желают нравиться; Текст склонен вырождаться в Лепет. Куда же теперь? Пока я вот здесь.

Порхательная страсть

С ума сойти, как на многое способен отвлекаться человек, которому скучно, боязно или стеснительно работать; работая в деревне, (над чем? Увы, над правкой собственной рукописи!) я каждые пять минут придумываю, как бы отвлечься — например, убить муху, постричь ногти, съесть сливу, сходить по нужде, проверить, по-прежнему ли из крана течет грязная вода (сегодня отключали водопровод), пойти в аптеку, поглядеть в саду, насколько созрели персики, посмотреть программу радио, соорудить подставку для своих бумажек и т. д.: ищу, за кем поволочиться. (Такой эротический поиск связан с особой страстью, которую Фурье называл Переменчивой, Чередовательной, Порхательной.)

Амфибологии

Слово intelligence может обозначать способность мыслить («ум») или же сообщничество («etre d'intelligence avec...» — «быть в сговоре с...»); как правило, контекст заставляет выбрать один из двух смыслов и забыть о другом. Напротив, Р.Б., встретив одно из таких двойных слов, всякий раз сохраняет за ним оба смысла, чтобы один смысл как бы подмигивал другому и весь смысл слова заключался в этом перемигивании, когда одно и то же слово в одной и той же фразе в одно и то же время означает две разных веши и мы пользуемся одним смыслом через посредство другого. Оттого подобные слова не раз называются у него «драгоценно двусмысленными» — не по лексической своей сущности (ибо любое словарное слово имеет несколько смыслов), а потому, что в силу особой удачи, благорасположенности дискурса, а не языка, я могу актуализировать их амфибологию, сказать «intelligence», имея в виду главным образом вроде бы значение ума, но давая понять также и смысл «сообщничества».

Подобные амфибологии встречаются у него крайне часто — ненормально часто: Absence (отсутствие некоторого лица и рассеянность ума), Alibi (иное место и оправдательная улика), Alienation («хорошее слово, одновременно социальное и психическое») 1, Alimenter (наливать воду в таз — и поддерживать разговор), Brule («сгоревший» и «разоблаченный»), Cause («причина», вызывающая следствия, и дело, которое отстаивают), Citer («вызывать повесткой» и «цитировать»), Comprendre («содержать в себе» и «понимать»), Contenance («вместимость» и «манера держать себя»), Crudite («грубость» пищевая и сексуальная), Developper (в риторике и в велосипедном спорте), Discret («прерывистый» и «сдержанный»), Exemple (грамматический «пример» и «пример» разврата),

Exprimer («выжимать» сок и «выражать» свою душу),

Fiche («пригвожденный» и «занесенный в полицейскую картотеку»), Fin («предел» и «цель»), Fonction (функция-отношение и функция-применение), Fraicheur («свежо» на улице и «свежая» новинка), Frappe («клеймо» и «хулиган»), Indifference (отсутствие чувства или различия), Jeu («игра» и «ход деталей» в машине), Partir («удалиться» и «уйти в отключку»), Pollution («загрязнение среды» и «поллюция»), Posseder («владеть» вещью и «обладать» в сексе), Propriete («собственность» и «буквальность» выражений), Questionner («расспрашивать» и «допрашивать» под пыткой), Scene («сцена» театральная и семейная), Sens («направление» и «смысл»), Sujet («субъект» действия и «сюжет», объект дискурса), Subtiliser («утончить» и «уворовать»), Trait (графическая «черта» и лингвистический «признак»), Voix (телесный «голос» и грамматический «залог») и т. д. Еще из разряда двусмысленностей: арабские слова addad, каждое из которых имеет два диаметрально противоположных смысла (1970, 1); греческая трагедия — пространство сложной двусмысленности, где «зритель все время понимает больше, чем персонаж говорит себе самому или своим партнерам» (1968, I); слуховые мании Флобера (изничтожавшего у себя «ошибки» стиля) и Сос-сюра (одержимого анаграмматическим чтением древних стихов). И напоследок еще вот что: вопреки тому, что можно было бы ожидать, объектом похвал и изысков является не полисемия (множественность смысла), а именно амфибология, то есть его двойственность; фантазм не в том, чтобы понимать все (подряд), а в том, чтобы понимать иное (в этом я больший классик, чем отстаиваемая мною теория текста).

Косвенно

С одной стороны, то, что он пишет об обобщенных объектах познания (таких как кино, язык, общество), никогда не заслуживает памяти: развернутое рассуждение (статья о чем-либо) — это сплошной мусор. Толковые мысли (если они есть вообще) появляются лишь понемногу, в заметках на полях, во вводных замечаниях в скобках, косвенно: это как бы закадровый голос субъекта.

С другой стороны, он никогда не эксплицирует (не определяет) тех понятий, что кажутся ему самыми важными и которыми он все время пользуется (они покрываются то тем, то другим словом). Постоянно упоминается, но так и не определяется Докса: нет ни одного фрагмента о Доксе. И к Тексту подход сугубо метафорический: то это «клочок неба при гадании», то «скамья», то «граненый куб», то «нейтральный наполнитель», то «японское рагу», то «пляска декораций», то «сплетение», то «валансьенское кружево», то «пересыхающая река в Марокко », то «экран неисправного телевизора», то «слоеное тесто», то «луковица» и т. д.