Мэри Бирд - Цивилизации. Образы людей и богов в искусстве от Древнего мира до наших дней

90. После разрушения Парфенона в 1687 г. на его развалинах была построена еще одна мечеть, которую можно увидеть на акварели датского художника Кристиана Хансена, написанной в 1836 г.

Как бы далеки от религии ни были наши мысли, когда мы разглядываем руины Парфенона, однако, восхищаясь его красотой и узнавая мифы, связанные с этим местом, многие из нас задаются теми же вопросами, к которым именно религия нас зачастую подводила: откуда я? К чему принадлежу? Каково мое место в истории человечества? Это и есть современная вера , даже если мы не признаем ее таковой. Это то, что мы называем цивилизацией. Ее идея близка к религии, и она рассказывает нам о нашем происхождении и предназначении, объединяя людей в общей вере. А Парфенон стал ее символом.

Поэтому, если вы спросите меня, что такое цивилизация, я скажу, что это не более чем акт веры.

91. За последнее столетие Парфенон послужил декорацией для миллионов фотографий и селфи, на которых кто только не запечатлен, от кинозвезд до фашистских генералов — и ученых. Это свидетельство нашей веры в цивилизацию.

Именно знакомство с Древней Грецией заставило меня задуматься над вопросами, которые легли в основу этой книги, — о том, как мы смотрим, и о взгляде с позиций веры. Я до сих пор помню, как огорчительно было в студенческие годы узнать, что расписную греческую керамику, которую я считала «великим искусством», изготавливали ремесленники в качестве обычной домашней посуды. Я до сих пор задаюсь вопросом, возможно ли полностью уйти от того чистого, сверкающего белизной восприятия Античности, которое оставил нам в наследие Иоганн Винкельман, и разглядеть безвкусную пошлость, порой скрывающуюся за ним. Я также задаюсь вопросом, можем ли мы почувствовать, какое удивление должны были испытывать те, кто впервые увидел эти ранние греческие скульптуры времен культурного переворота или первые обнаженные изображения, которые мы сейчас воспринимаем как нечто само собой разумеющееся и как часть культурного ландшафта.

Сколь много зависит от того, кто смотрит — древний властелин или древний раб, ценитель XVIII в. или турист XXI в. И сколь много зависит от контекста, в котором они смотрят, — будь то древнее кладбище или храм, английское поместье или современный музей. Я сомневаюсь, что можно в полной мере воссоздать восприятие тех, кто впервые увидел классическое искусство, и не уверена, что это так уж важно (изменения в восприятии этих объектов в разные века — тоже важная часть их истории). Но в «Цивилизациях» я попыталась показать будничность и обыденность — а иногда и напыщенность — древнего искусства и уловить нечто вроде «шока новизны».

Работая над книгой и телесериалом, я имела возможность более тщательно обдумать эти вопросы применительно к разным местам и разным периодам истории, увидев вблизи самые разные произведения искусства: от ольмекских голов до терракотовых воинов. Мне неизбежно пришлось вступить в диалог с первоначальной версией «Цивилизации» Кеннета Кларка. Для любого, кто захочет сравнить их между собой, различия будут очевидны, и не все из них можно отнести на счет культурных изменений, произошедших за последние полвека.

Дело не только в аристократическом облике и явной самоуверенности Кларка («Я распознаю ее, когда вижу», — заявлял он). Важнее то, что я постаралась избежать его акцента на «великом художнике-мужчине». Несмотря на подъем феминизма в 1960-е, то видение искусства, которое он предложил в 1969 г., не отводило сколько-нибудь значимой роли женщинам, за исключением немногих светских львиц, реформатора тюремной системы Элизабет Фрай и Девы Марии. Я не только переключила внимание с создателя (одного чертова гения за другим) на потребителя искусства, но также отдала должное женщинам, осветив их роль в истории «цивилизации»: от Кристианы Херрингем, которая сражалась с пчелами, летучими мышами и собственными предрассудками ради того, чтобы сохранить росписи Аджанты, до дочери Бутада, которая, согласно легенде, взяла лампу и грифель, чтобы обрисовать силуэт своего возлюбленного. Я также расширила географические границы передачи и диапазон культур. Взгляд Кларка на цивилизацию был сосредоточен в основном на Европе (и то не на всей: скажем, Испания совершенно выпала из сферы его внимания); и он не всегда утруждал себя тем, чтобы скрывать ощущение превосходства «нашей» цивилизации над варварством, царящим в других местах. Пусть многие уголки мира остались не представлены в этой книге («Цивилизации» не географический справочник), ее горизонты не ограничены Европой.

Вместе с тем я осознала, как сложно избежать некоторых рамок, заданных Кларком. До глобализации, начавшейся в ХХ в. (и даже тогда очень ограниченной), единой мировой истории искусства и культуры просто не могло существовать. Лишь сосредоточившись на Европе, Кларк мог сделать свой рассказ последовательным. Мой рассказ не имеет связующей нити — только случайные пересечения (например, посещение римским императором Адрианом достопримечательностей Древнего Египта). Связь, которую я проводила между объектами моего изучения — часто очень удаленными друг от друга во времени и пространстве, — носит в основном тематический, а не хронологический характер. Кроме того, проблема европейского или западного фокуса восприятия не решается простым включением в круг рассматриваемых объектов незападного искусства. Здесь также многое зависит от того, кто смотрит и в каком контексте. Как ни парадоксально, но взгляд белого западного человека на мировое искусство — даже попытка втиснуть его в «историю искусства», рамки которой были разработаны в конечном итоге Винкельманом, — рискует превратиться в столь же этноцентрический проект, как и тот, что охватывает только Европу. Тем не менее я убеждена, что, пытаясь смотреть шире, мы приобретаем больше, чем теряем. В ходе работы над этим проектом и мои собственные глаза открылись для разных способов видения и восприятия.

Несмотря на все разногласия и разочарования, связанные с Кеннетом Кларком, я также лучше поняла, чем ему обязана. Я помню, как смотрела его сериал, когда мне было 14. Он открыл мне глаза. Идея о том, что у цивилизации, даже ограниченной, в понимании Кларка, Европой, есть история, которую можно рассказывать и анализировать, никогда прежде не приходила мне в голову в такой форме. «Цивилизация», пусть и на черно-белом экране, знакомила меня с местами, которых я никогда раньше не видела и которыми едва ли могла грезить. На тот момент я лишь однажды выезжала за границу — на семейный отдых в Бельгию. Но когда камеры показывали Кларка, стоящего перед собором Парижской Богоматери, троном Карла Великого в Ахене, фресками Джотто в Падуе или полотнами Боттичелли в галерее Уффици во Флоренции, я отправлялась вместе с ним в путешествие и открывала для себя гораздо более широкий мир искусства, культуры и стран, которые стоит изучить. Кларк был моим проводником, и благодаря ему я осознала, что за всем этим стоит история, которую можно рассказывать, и смысл, который можно искать.