Людмила Виноградова - Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян

«Як жала жыта женщина, а йшла русалка з дитятком, сама г о ла-наг о ла, косы пакрывали ий усё тело. Женщина злякалася, зняла з себе хвартух и платок и кинула на ее. Дак яна <���русалка> и пошла. Як не кинеш на яе ничога — она гола иде — она заласк о чэ, — батько кажэ» (Хоробичи).

<���При виде младенца русалки, оставленного в лесу, надо накинуть на него платок, — русалка отблагодарит рулоном полотна, который никогда не кончится> (Жерелёво).

<���В благодарность за то, что женщина присмотрела за ребенком русалки, русалка одарила ее чудесным мотком полотна> «…и кажэ: „Только скольки ни будеш жить, — не раскачивай <���т. е. не раскручивай до конца> все полотно. Тобе его хватит на жизнь“. А женщина не удержалась, раскатала, — и всё, шчо ни шилось з того полотна, берестом стало!» (Дяковичи).

<���Женщина в лесу наткнулась на ребенка русалки и укрыла его фартуком, за что получила от русалки чудесный «паст а ўчык полотна»> (Барбаров).

«Пошла я ў поле да й забыла, што Трийца. Повесила дитя, погодовала, а сама — за работу. Зачула, што дитя рыг о чэ. Пишла опьять, заколыхала дитя и зноў почала р о бить. Дитя опьять рыгочэ. Тут бачу: д и ўкы коло дитя. Узяла его да й пишла до дому, а не то — залоскотали бы…» (Вышевичи).

«Жонка одна была хытрейша, а др у га — бедна. Бедна жонка лён полола да и забыла дитя на поли. У ранци пошла корову доить и ўздумала <���о ребенке>. Побигла на поле, а там дитя не плаче, лежить, забавляецца, игрушок у его багато. Прынесла до хаты — вси дывуюцца! Друга жонка бэрэ свое дитя и иде, к ы дае ёго на поли. На други день пошла ў ранци, — дитя задуш о но. То було на Русаўны тыждень. Русаўкы задушили, бо тая жонка сама кинула <���т. е. не случайно забыла ребенка, а оставила его специально ради подарков>» (Берестье).

«Выйшла молодыця жыто жати. В нэи дытюк малый. Колы той дытюк закрычэў, а вона пишла до тэи дытыны даваты цыцкы. Чуе: хтось крычыть, — а кругом никого! Аж выйшла баба у билий одэжи, мокра така жэншчына. Пройшла, нич нэ казала. У билому усёму гэть! Нэ можна йты <���в поле>, як жито квитуе, бо то Русальный тыждень, — русалкы ходять» (Любязь).

«Женщина видела, как ее ребенка забавляли в поле русалки» (Кочище).

«От, ў кого поумирають мал ы е, — завсегда гуляють на ету Навську Тройцу, после Тройцы ў чэтверг. То выносять одэжу, вешають де на дворе. Это русалочки будуть по жыту гулять. Оны ў ноч гуляють по жыту и ету одэжу накладають. Моя мати вын о сила, бувало, на грушу повешае… „Это, — каа, — мои девочкы прыдуть да будут убирацца да по жыту гулять, — русалкы“» (Радчицк).

«Выкыдають на ноч платьечки, хусточки выносять на двор, ў кого девочки помруть. Вона <���русалка> походить, погуляе да и назад повесить. Цэ ў первый день Петровского поста… Если ў мене умерла девочка, — тую ее одежу выносять. Русаўка пор о сицца и зменивае одежу» (Радчицк).

<���Родители умершей девочки вывешивают на заборе ее одежду на Р о зыгры> «Як заручацца молодые да попаде, шчо помре которэе, — дак тоже вона ходыть и русаўкою. И расказывають, шчо уже як дочк а , например, умрэ, то старые люди николи вешають на двори платте ее. Казали, шчо было и мокрэе, — ходила <���русалка> по росе…» (Ласицк).

«Ум е рла деўка на Русалном тыжни. И маци я е вельми стала плакаць… А як ум е рла, — не надели ей таг о плаття, што вона хотела. Аж чэрэз некот о рэ врэмья прышла ета диўка <���к своему дому>. Бр а циха доила корову ў сарае, дак вона и прышла да говорэ до ёй: „Ты мени иды прынеси тэ платте мое, я надену, бо сёдни ў нас празнык“. Та кажэ: „Маци ж будэ ругаць“. <���Пришедшая> кажэ: „Я прынесу и тоби оддам, шоб вона не бачыла, ты положиш“. И вот вона пушла, прынесла юй это платте. <���Умершая> надила и пушла гуляць. Утром… вона прыносидь тэ платте, платте зам а занэ. Брациха говорыть: „Дэ ты ёго так замазала?“ — „Сыро було на вулицы!“. Ну, положила она тэ платте, а маци го глянула да кажэ: „Зачым ты так платте ум а зала? Это ж и и , той дочкы моий“. А вона говорыць: „Это ж твоя дочк а и вумазала это платте“. — „Што ты непраўду говорыш!“ Та кажэ: „Як я буду корову ў вэчэри доиць, то прыдите да пусмотрите“. И вот вона пушла ў хлив, аж вот эта диўка зноў прышла… А маци в у скочыла ж да: „Вот моя, дочэчко, ходим у хату“. Прывели ии у хату, да яна як села там, де ее посадили и окаменела… И села, сидела год — ни с места. А як вушоў год — дэ воно й д и лося! У хате ее не стало» (Стодоличи).

«Умерла дочь на Русалном тыждне. Як помирала, казала, шчоб сподницу на нее такую г а рну наклалы. А баба наклала ей другую. Прошоў год. Вышла ее братиха ў вечери коровы доить и бачыт ту дивчынку. Вона кажэ: „Вынеси мне тую спудницу!“ А братиха: „Ты маты знаешь, вона ничого не дасть и мене заругает“. — „Вынесь тильки на ночь“. Брат и ха вынесла. Дочк а наклала ее на себе и пошла. Наутро сподница та на ограде висить… В один день увидела та баба, шчо сподницы немае, почала крычать на братиху: „Ты ее продала чы пропила?“ Братиха кажэ: „Як я сяду ў ранци корову доить, сховайтэсь у куточку, побачыте свою сподницу!“ И бачыт <���баба>: иде дочк а ее. Вона ей: „Ох, донэчку, донэчку…“ и брык! — ўмэрла. А дивчына злякалась и стала як пень. Дойшла до хаты, села ў кут о чку. Целый год сидела. Как зноў Русалны тыждень настал, вона кажэ, скрузь окно дывыцця и кажэ: „Ужэ наши идуть!“ и вискочыла у окно» (Рясное).

«К о лись казали, шчо на Русалном тыжни, — это як Тройца, — то не можна на пчолы лезти, на ту хвою, де пчолы… Кол и ся узяў чоловек да полез улья отворить. Аж <���до того> сестра его ум е рла, тогды уже русалкой була. Вот бегуць русалки, а та и кажэ: „Братко Иванко! Пудтягни свою жэнь, бо русалкы ух о пляць!“ А вун не разобраўся, не пудт я г, а тые русаўки ухопилиса за ту вяр о ўку да поб е гли, поб е гли вяроўкою, — да там ў г о лле яго и зашлокотали. Да и упаў вон, умер. <���А что такое жэнь ?> То така вер о ўка, шо на пчолы <���с ней> лезуть» (Симоничи).