Вадим Парсамов - Декабристы и Франция

Зато достается карамзинистам, нападающим на Шишкова. И.И. Мартынова и П.И. Макарова, критиковавших шишковские «Рассуждения», Тургенев обвиняет в невежестве. В итоге, видимо, не желая отдавать лингвистическую пальму первенства ни Шишкову, ни Карамзину, Тургенев останавливается на авторитете М.В. Ломоносова: «Можно рассуждать как хочешь о Хераскове, иногда о Сумарокове и некоторых других, но что касается до Ломоносова, то каждое слово о сем необыкновенном человеке должно быть взвешено. Даже и Шишкова можно иногда почесть вольнодумцем, когда он говорит о Ломоносове <���…> Осторожность, почтение должны всегда сопровождать мысли о нем» 123.

Записываться в «дружину славян» (В.К. Кюхельбекер) и вставать под знамена Шишкова и К° Тургенев не стал. Приверженность к европейской культуре привела его в противоположный лагерь – «Арзамас» и заставила признать Шишкова «идеалом откровенной глупости и откровенной подлости» 124.

Однако неприятие Франции 125и патриотизм, умноженные на интерес к европейским (в первую очередь французским) политическим теориям, пробудили в Тургеневе интерес к английскому мифу. В его дневниках и письмах начиная с 1814 г. все чаще встречаются мысли об Англии в сопоставлении с Францией. Постепенно они складываются в стройную систему противопоставлений, и в 1817 г. Тургенев начинает писать сравнительное исследование Англии и Франции 126.

Отправной тезис сравнительно-исторических размышлений Тургенева заключается в «том, что Англия заставила Европу любить свободу, Франция – ее ненавидеть. Англия везде родила свободе почитателей и защитников, Франция – противников и преследователей. Первые везде ссылаются на Англию, последние – на Францию» 127. Назвав в письме к брату С.И. Тургеневу от 12 февраля 1817 г. английскую конституцию «chef d’oeuvrом ума или лучше сказать рассудка человеческого» 128, Тургенев за несколько лет до этого записал в дневнике: «Я конечно почитаю этот народ (англичан. – В. П. ) счастливейшим в Европе – какая похвала лучше? Но о преимуществах иностранцев надобно думать и говорить, стараясь приноравливать к своему народу» 129. Как верно отметили В.В. Пугачев и его соавторы, «и французский, и английский опыт интересовали Тургенева прежде всего в плане его использования для России» 130. Таким образом, в бинарную структуру английского мифа (Англия-Франция) добавляется третий компонент – Россия.

И Англию, и Францию Тургенев рассматривает с двух точек зрения. Его интересует внутреннее устройство этих стран в их историческом развитии и та роль, которую сыграли они в судьбах остальной Европы. По его мнению, «две главные вещи более всего пагубны для Европы: стремление правительств к самовластию внутри своего государства; стремление нарушить политическое равновесие между всеми государствами в европейской связи их» 131.

Вслед за Делольмом Тургенев показывает различия в становлении феодализма в Англии и Франции. В первом случае безграничная власть короля сплотила против нее все население страны независимо от социального положения, во втором изначально слабая королевская власть постепенно усилилась, опираясь на народную поддержку, в борьбе с аристократией, пользующейся почти безграничной свободой. В итоге «во Франции неограниченная власть королей восстала на развалинах власти дворянства и прав народа; в Англии власть закона возвысилась над самовластием правительства и утвердила на твердых основаниях права престола, права дворянства и народа» 132.

Правда, в отличие от Делольма Тургенев не склонен абсолютизировать значение Великой хартии вольности в становлении английской свободы. Более того, он даже ни разу не упоминает этот документ в своей статье. Как и Мадам де Сталь, историю современной ему Англии он начинает со славной революции 1688 г. «После революции 1688 года, – пишет он, – Англия не переставала делать неимоверные успехи в благосостоянии и в могуществе. Она открыла народам тайну счастия гражданского. Народы познали на опыте, сколь выгоды престола тесно соединены с выгодами народа. Они увидели сильного государя, царствующего над народом свободным. Они увидели чудеса государственного кредита, основанного на конституции. Они видели величайшие государственные доходы, собираемые с согласия народа. Благоденствие Англии, основанное на свободе, уверило всех здравомыслящих, что нет для народов истинного счастия без свободы личной и гражданской» 133.

Как и его французские предшественники, вторым источником английского процветания Тургенев считает торговлю, которая, «соединяя взаимные выгоды отдаленнейших народов, распространяла богатства по всем частям света. Излишние произведения одного края земли заменяют недостатки произведения в другом. Вывоз сих излишних произведений увеличивал самое произведение и был источником новых богатств для производителей. <���…> Торговля с каждым народом выгодна для торгующих. Но так как английская торговля была в последние времена самою пространною, то и выгоды, от нее проистекающие, были самые важнейшие» 134.

Зависимость взглядов Тургенева на Англию от французских авторов несомненна. Однако английский миф в его изложении подвергается существенной деформации. Он берет из него, по сути дела, только две идеи: идею сильной королевской власти и идею торговли. Практически ничего не говорится о разделении властей, о двухпалатном парламенте, об английской аристократии, гарантиях индивидуальной свободы и т. д. Зато особое внимание уделено достаточно частному компоненту мифа – отмене работорговли в колониях: «В Англии в первый раз раздался сильный голос против несправедливости и невыгоды рабства бедных африканцев, употребляемых для работы в колониях» 135.

На эту мысль Тургенева навела книга де Сталь. В его дневнике от 26 сентября 1819 г. помещена выписка из третьего тома ее «Рассуждений о Французской революции», где говорится об отмене работорговли: «На континенте говорили, что торговля неграми была отменена в Англии из политического расчета, для того, чтобы этой отменой разрушить колонии других стран. Нет ничего более ложного во всех смыслах. Английский парламент под давлением г-на Вильберфорса двадцать лет бился над этим вопросом, в котором человечность боролась против того, что считалось выгодой. Купцы из Ливерпуля и других английских портов настойчиво требовали сохранения торговли. Колонисты выражались об отмене подобно тому, как сегодня некоторые люди во Франции выражаются о свободе прессы и политических правах. Если верить колонистам, то только якобинцы могут не желать покупать и продавать людей. (На полях написала С [таль]: pourtant c’est comme chez nous! Я прибавляю: plus que jamais 136)».