Леонид Кацис - Владимир Маяковский. Роковой выстрел

И «мост», и «место то»… И обух…

В романе:

«Тут он изо всей силы ударил раз и другой, все обухом, и все по темени».

В поэме:

Теперь, не называя здесь героя романа, Брик, как и в случае с матерью и сестрами, Любой и Олей, спокойно пропускает подразумеваемое из «Про это» (глава «Человек из-за 7 лет»):

Это, как и в прошлом случае, постоянное напоминание «исследователям», что мотив самоубийства был у Маяковского навязчивой идеей. Только у Достоевского об этом размышляют немалое количество героев, а в нашем случае все сосредотачивается на и в одном поэте, живом человеке Владимире Маяковском.

«Предложения» продолжаются: «В романе «Идиот» Рогожин говорит князю Мышкину: «Какой тут жених, когда и просто приехать боится? Вот и сижу, а невтерпеж станет, так тайком да крадучись мимо дома ее по улице и хожу или за углом где прячусь. Опомнясь чуть не до свету близ ворот ее продежурил, – померещилось что-то мне тогда».

В поэме:

В обращении к Великому химику будущего, в последней части «Про это»:

Слова «тоска»-«виновница»

Но ведь «Тоска» постоянно преследовала Маяковского и в стихах, и в жизни.

Следующий сюжет кажется вставной новеллой в истории самоубийц Достоевского: «В «Братьях Карамазовых» обращение к богу:

«Но дай и мне долюбить… здесь, теперь долюбить… ибо люблю царицу души моей. Люблю и не могу не любить».

«Любовная лодка», которая «разбилась о быт» в последних стихах Маяковского, конечно, полуироническая, «поэтическая», такая же, как ладья любовная в «Бесах». Лиза говорит Ставрогину в прощальном разговоре, что Верховенский «говорил префантастические вещи, про ладью и про кленовые весла из какой-то русской песни. Я его похвалила, сказала ему, что он поэт». И дальше: «Я дурная, капризная, я оперною ладьей соблазнилась… Я ужасно люблю плакать «себя жалеючи». Дальше – Верховенский о Лизе: «…кроме того, я ей про «ладью» наговорил: и именно увидел, что «ладьей»-то на нее и подействуешь, стало быть, вот какого она калибра девица».

Он же Ставрогину, истерически: «Какая вы «ладья», старая вы, дырявая, дровяная барка на слом!.. Ну хоть из злобы, хоть из злобы теперь вам очнуться! Э-эх! Ведь уж все бы вам равно, коли сами себе пулю в лоб просите?»

И дальше Лизе: «Знаете, Лизавета Николаевна… Если не удалась наша «ладья», если оказалось, что это всего только старый, гнилой баркас, годный на слом…»

Разбитая любовная лодка! И как настойчиво!

Навязчивая мысль у Маяковского, как и у Достоевского: Я один виноват за всех. Это началось еще в первой «Трагедии», когда к Маяковскому-поэту люди несут свои слезы.

Далее Лиля Брик обосновывает отношение Маяковского к окружающему миру его же словами: «я один виноват», «За всех расплачу´сь, за всех распла`чусь».

Однако один эпизод воспоминаний В. Полонской, которые у нас в книге приведены полностью, не дает так думать: «Когда мы сидели еще за столом во время объяснений, у Владимира Владимировича вырвалось:

– О господи!

Я сказала:

– Невероятно, мир перевернулся! Маяковский призывает господа!.. Вы разве верующий?!

Он ответил:

– Ах, я сам ничего не понимаю теперь, во что я верю!..

Эта фраза записана мною дословно. Но по тону, каким была она сказана, я поняла, что Владимир Владимирович выразил не только огорчение по поводу моей с ним суровости. Тут было гораздо большее: и сомнение в собственных литературных силах в этот период, и то равнодушие, которым был встречен его юбилей, и все те трудности, которые встречал на своем пути Маяковский. Впрочем, об этом я буду писать дальше».

Не знать об этих настроениях поэта Л.Ю. Брик не могла.

Мы подходим к самому важному месту статьи героини «Про это», когда, уже рассказывая о предсмертных днях Маяковского, она со слов Михаила Левидова повествует о странном поведении Маяковского незадолго до самоубийства. Заметив тяжелое состояние поэта его коллега-лефовец спросил Маяковского, в чем дело, и услышал странный ответ. Поэт стал говорить о некоей девочке-нищенке, которую ему жалко и которую необходимо найти. Левидов тогда, якобы, решил, что Маяковский пишет какое-то стихотворение на эту тему, что это какая-то «литература», но Л.Ю. Брик, вставившая этот эпизод из чужого рассказа в свой анализ места Достоевского в сознании Маяковского, не сказав ничего об этом, пишет: «А я знаю, каким сильным чувством, каким острым ощущением была в нем жалость, жалость к человеку, к животному, к «мельчайшей былинке живого». Этот загадочный эпизод мы рассмотрим ниже, в главе о Пастернаке.

«Карамазовы», книга пятая, часть вторая: «Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого, то есть опять-таки до тридцати этих лет, а там уж сам не захочу, мне так кажется. Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты».

«Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там – кубок об пол!»

Эта поразительная концовка, которая откровенно скрывает предельно узнаваемое сочинение Достоевского, точно известное Лиле Брик, и является на самом деле «предложением исследователям», а не самозваным «следователям». «Литература», которую имеет в виду М. Левидов, – это не то, о чем Маяковский собирался тогда писать, а то, то есть «ЭТО», что стало основным сюжетом «ПРО ЭТО» еще в 1922–1923 гг.

Однако Л.Ю. Брик мгновенно пропустив интересующий нас сюжет про нищенку, которой надо подать, резко перешла к «Братьям Карамазовым».

Мы готовы принять «Предложение» Лили Брик, о чем и пойдет речь в следующей главе. Мы надеемся, что тогда станет ясно, почему не стала она вдаваться в подробности и не расшифровала название общеизвестного произведения Достоевского, передав в 1966 г. рассказ ушедшего в 1942 году Михаила Левидова.