Юлия Иванова-Бучатская - Исторические корни и развитие обычаев

Эту оговорку об отсутствии резких граней между чисто календарными обычаями и всякими иными надо иметь в виду при изучении сезонных обычаев, обрядов и поверий.

Подавляющая масса конкретного фактического материала, на котором построено настоящее издание, относится к этнографическим наблюдениям и фольклорным записям, сделанным в конце XIX и в начале XX в. Но всякий этнограф и фольклорист в своих исследованиях, естественно, стремится расширить хронологические рамки наблюдений, притом в обоих направлениях: в глубину — собрать по возможности больше ранних свидетельств, средневековых и даже еще более древних, которые позволили бы проследить направление исторического развития интересующих нас явлений; и в сторону, приближающуюся к нашим дням; ведь самое интересное для нас, конечно, понять тенденцию развития (или, напротив, изживания и исчезновения) традиционных народных обычаев, обрядов, поверий. К сожалению, в очень многих случаях мы не располагаем точными и достаточно полными свидетельствами о судьбе традиционных обычаев в наше время; сохранились ли они или исчезли, видоизменились ли, утратили ли прежний смысл, получили ли новый. Такие вопросы особенно важны для оценки традиционных обычаев, имевших прежде религиозно-магический или церковнохристианский смысл, но впоследствии подвергшихся секуляризации и выступающих ныне просто как народные развлечения, молодежные или детские праздники.

Авторский коллектив посвящает эту книгу памяти товарищей, вложивших много сил в создание всей серии о календарных обрядах европейских народов: Ирины Николаевны Гроздовой, Татьяны Давидовны Златковской, Наталии Михайловны Листовой и Мирры Яковлевны Салманович.

«Если бы предоставить всем народам на свете, — писал „отец истории“ Геродот, — выбирать самые лучшие из всех обычаи и нравы, то каждый народ, внимательно рассмотрев их, выбрал бы свои собственные. Так, каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни некоторым образом наилучшие». [9]

Эта замечательная мысль, высказанная 25 веков назад, и сейчас поражает своей глубиной и точностью. Она и сейчас нисколько не устарела. В ней содержится, собственно, три идеи: 1) образ жизни каждого народа управляется господствующими у него обычаями; 2) обычаи эти сравнимы между собой и поддаются оценке — что лучше, что хуже; 1) каждый народ склонен предпочитать свои обычаи всем другим. Продолжение последней идеи не высказано, но подразумевается: объективно — хочет сказать автор — нет оснований для предпочтения обычаев любого народа любым другим обычаям.

В этой глубокой мысли Геродота заключена, можно сказать, in nuce вся последующая история изучения народных обычаев: тут можно усмотреть и компаративизм, и эволюционизм, и географизм, и функционализм, и самоновейший культурный релятивизм.

Высказав в общей форме мысль о сравнимости, даже о равноценности обычаев разных народов, о необходимости их уважать, Геродот пояснил свою мысль на наглядном примере — на резком различии погребальных обычаев у греков и у жителей Индии. Он сурово осудил действия персидского царя Камбиса, оскорбившего религиозные чувства и обряды египтян. [10]

У других античных авторов — ученых, философов, историков — мы тоже находим отдельные высказывания, говорящие, во-первых, об умении видеть различия в обычаях разных народов, а во-вторых, о попытках найти им какие-то объяснения, уловить какие-то закономерности. Мы найдем здесь мысли о зависимости народных обычаев от природной среды (Гиппократ, Аристотель, Посидоний), о заимствованиях обычаев одним народом у другого (Геродот, Страбон), об эволюционной последовательности в развитии обычаев (Демокрит, Лукреций), о влиянии обычаев на политическую историю и международные отношения (Полибий, Тацит) и пр. [11]Конечно, мы не вправе ожидать в литературе того времени какой-либо классификации народных обычаев и обрядов, в частности — выделения календарных (сезонных) обрядов и праздников в особую категорию.

С падением античной цивилизации, в годы варварских завоеваний, в начале средневековья, наступил общий упадок культурного уровня. Пропал интерес ко всему, что выходило за пределы своей общины, своего округа, своего графства, даже у правящей феодальной аристократии, едва ли знавшей грамоту; а уже нечего говорить о крестьянах и горожанах. Поэтому (вплоть до эпохи Возрождения) в малочисленных письменных источниках — летописях, «историях» и пр., если и встречаются спорадические упоминания о каких-либо экзотических обычаях того или иного народа, то лишь как о курьезах либо просто по ходу повествования. Такие упоминания есть у византийских писателей VI–X вв. (Прокопий, Маврикий, Константин и др.), у немецких церковных историков X–XII вв. (Адам, Титмар, Гельмольт), у путешественников в восточные страны XIII в. (Плано Карпини, Рубрук, Марко Поло). Ни у одного из названных авторов нет и подобия мысли о том, что разнообразные обычаи народов могут стать предметом научного интереса и изучения. [12]

Такие мысли появляются лишь у писателей эпохи Ренессанса. В эту эпоху, особенно с середины XV в., благодаря большим заморским плаваниям и великим географическим открытиям необычайно расширился умственный горизонт европейцев; они узнали о существовании огромных населенных земель Америки, Африки, Океании, жители которых были совсем не похожи на европейцев ни видом, ни языком, ни обычаями. И повествования об этих обычаях в устных и письменных рассказах путешественников воспринимались слушателями и читателями уже совсем не так, как раньше: они падали на благоприятную почву, подготовленную гуманистической литературой Ренессанса.

Уже один тот факт, что обитатели новооткрытых стран живут, повинуясь порядкам, весьма непохожим на европейские законы, не мог не привлечь к себе внимания. А отсюда у людей естественно рождалась мысль о сравнительной оценке: чьи порядки лучше — наши или американских аборигенов?

Чрезвычайно характерно, что ответ на этот вопрос давался чаще в пользу аборигенов. Они-де живут по благодетельным законам природы, а мы, жители Европы, эти законы извратили. Еще Колумб в своих донесениях об открытых им Антильских островах расписывал характер туземных жителей самыми розовыми красками. И эта тенденция идеализировать «доброго дикаря», живущего по законам природы, навеянная основной гуманистической идеей, что человек по натуре своей хорош, переходит потом из одного сочинения в другое. Она ярко выражена у Пьетро Мартира, итальянского гуманиста начала XVI в. («Это золотой век, без законов, без предубежденных судей, без книг. Довольные своей судьбой, они живут, не тревожась о завтрашнем дне»), Жан де Лери, Бартоломе де Лас Касас, Мишель Монтень, Марк Лескарбо и другие видят в «благородном дикаре» некое счастливое существо, не знающее лжи, обманов, преступлений, несправедливых и жестоких законов. Обычаи, по их мнению, даны ему самой природой.