Михаил Стеблин-Каменский - Мир саги. Становление литературы

Все, что изменялось не в результате событий или скачков, а постепенно и незаметно, например экономические или правовые отношения, семейный быт, хозяйство и т. п., т. е. все, что было только фоном для событий, отражено в сагах как бы телескопированным во времени, анахронистически, так, что в описании событий века саг проглядывают отношения или бытовые черты более поздней эпохи. В историческом романе сознательно воспроизводится определенная эпоха. Правда, психология персонажей в нем, как правило, современна написанию. В саге все телескопировано: и быт, и нравы, и право, и мораль, и психология. Сага похожа на геологическую породу, в которой отложения разных эпох сплюснуты вместе, и она так же отличается от исторического романа, как современный архитектурный памятник, построенный в стиле определенной прошлой эпохи, отличается от древнего памятника, много раз перестраивавшегося.

В сагах о королях время больше абстрагировано от происходящих в нем событий, чем в сагах об исландцах. Правление короля — это то, что образует стержень в сагах о королях, откуда и название их. Но правление короля — это не только события, а и течение времени. Поэтому в сагах о королях в отличие от саг об исландцах время отрывается от событий, объективируется, становится существующим само по себе. Отсюда появление в сагах о королях хронологической сетки, которая накладывается на события, возникновение погодного рассказа о событиях, привязывание событий к году правления короля. Хронологическая сетка, которая накладывается на события, появляется и в сагах о епископах. Те или иные события включаются в сагу только в силу того, что их объединяет один погодный срез. Внутренняя связь событий, характерная для саг об исландцах, уступает место связи одновременности. Однако даже в древнеисландских анналах, или погодных летописях, произведениях, сущность которых хронологическая сетка, еще встречаются обозначения зим или лет, индивидуализирующие их не цифрой, а тем, что в них происходило, вроде, например, kynjavetr ‘зима чудес’, skriðnavetr ‘зима обвалов’, fellivetr ‘зима падежа’, manntapavetr ‘зима человеческих смертей’, frostvetr ‘зима морозов’, bysnasumar ‘лето чудес’ и т. п.

Но психология саг об исландцах ни в чем так не отличается от психологии современного человека, как в восприятии прошлого и будущего по отношению к настоящему.

Для человека нового времени реально только настоящее, но не прошлое или будущее. Интерес к прошлому у него — это не результат органической связи с прошлым, а либо чисто теоретический интерес, результат развития исторической точки зрения, либо, в случае романтической идеализации прошлого, это эскапизм, бегство от реального настоящего в нереальное прошлое. Но, как правило, для современного человека даже вчерашние события уже неинтересны. Кто читает старые газеты? Из огромного множества событий, происходящих в мире, внимание современного человека привлекают лишь немногие, да и то не надолго. Ведь, в сущности, только то, что происходит в настоящем, существует. То, что происходило в прошлом или будет происходить в будущем, не существует. Человек как бы изолирован в настоящем. Его положение во времени ненадежно. Пропасть отделяет настоящее от прошлого и настоящее от будущего. Человек как бы примостился на крутом откосе, с которого он каждую минуту может скатиться в пропасть. Непрочность времени и ненадежность положения человека во времени стали излюбленной темой поэтов еще в эпоху Возрождения.

Никаких следов такого восприятия времени нельзя обнаружить в сагах об исландцах. Прочная органическая связь с прошлым, сознание своего единства с прошлым проявляются в них прежде всего в том, какое огромное место занимают в них сведения о прошлом, притом сведения, которые сами по себе не могли представлять ничего эстетически значащего, — имена, генеалогии, факты родства и т. п. В наше время аналогичными сведениями заинтересовался бы разве что историк, узкий специалист по данной эпохе, но никак не массовый читатель, не имеющий отношения к истории как науке. Между тем сведения такого рода не только всегда включались в письменные саги, а следовательно, читались, слушались, списывались и переписывались, но и много раз повторялись и слушались в устной традиции (ведь бесспорно, что они не могли сохраниться с века саг иначе, чем в устной традиции). Другими словами, эти сведения пользовались самой широкой популярностью в обществе. Все, что произошло в прошлом, представляло интерес.

Прочная связь с прошлым в психологии саг об исландцах обусловливалась прежде всего тем, что расстояние, отделяющее прошлое от настоящего, осознавалось как конкретная цепь поколений, а не как протекшее абстрактное время. Именно поэтому генеалогии играют такую важную роль в сагах об исландцах. Однако прочная связь с прошлым обусловливалась и силой родовой преемственности, прочностью и важностью родственных связей. Ведь основное, о чем рассказывается в сагах об исландцах, — это распри, а в распрю всегда оказывались вовлеченными множество лиц, связанных между собой теми или иными родственными связями, и роль всякого участника распри определялась этими связями. Поэтому отдельный человек в сагах об исландцах существует как бы не в хронологических, а в генеалогических рамках. Вместе с тем в силу того, что движущая сила распри в сагах об исландцах — это всегда долг мести, переходящий от родича к родичу, всякая распря была эстафетой не только из прошлого в настоящее, но также из настоящего в будущее. Перед лицом насильственной смерти человек беспокоился о том, будет ли за него уплачена достаточная вира. Я хочу просить тебя, — говорит, например, Атли в Саге о Ньяле, — чтобы, если я буду убит, за меня была уплачена вира не как за раба. Уверенность в том, что он будет отмщен, примиряла человека со смертью. Меня веселит мысль, — говорит, например, Скарпхедин в той же саге, — что если ты спасешься, зять, то ты отмстишь за нас. Таким образом, создавалась прочная связь не только с прошлым, но и с будущим, своего рода надвременность сознания.

Но прочность связи с будущим имеет в психологии саг об исландцах также и другие корни, а именно веру в судьбу, а эта вера в свою очередь подразумевает представление о времени [36].

Общепризнанно, что вера в судьбу играет огромную роль в сагах об исландцах. Об этой вере много написано и даже кое-что установлено. В частности, уже давно установлено, что, проявляясь в вещих снах, предвестиях, предчувствиях и предсказаниях, она играет важную роль в композиции саг, образуя связующую пить повествования. Однако предположение, что вера в судьбу в сагах об исландцах — просто композиционный прием, абсурдно, конечно, и, в частности, потому, что в ряде случаев ее проявления явно не играют никакой композиционной роли. Но вера в судьбу это и не мировоззрение автора, так как она проявляется во всех сагах об исландцах в большей или меньшей мере (всего больше, по-видимому, в Саге о людях из Озерной Долины, Саге о Ньяле, Саге о Вига-Глуме, Саге о людях из Лососьей Долины и Саге о Гуннлауге Змеином Языке). А никому никогда не приходило в голову, что саги об исландцах написал один автор. Вера в судьбу, конечно, вообще не идейное содержание в обычном смысле этого слова. Она просто то, что бытовало в жизни и поэтому находило выражение в литературе, правдиво отражающей жизнь. И в жизни, как и в сагах, она выражалась в поговорках и пословицах вроде от судьбы не уйдешь (таких пословиц немало в сагах об исландцах и очень много в исландском языке), в понимании снов как предвещающих будущее, в рассказах о предсказателях и ясновидцах, сбывшихся предвестиях, предчувствиях, предзнаменованиях, предсказаниях и т. д. Вера в судьбу явно противоречит христианскому учению. Поэтому попытка объяснить ее христианским влиянием — не больше чем курьез. Однако считать ее наследием языческого культа, как обычно до сих пор делалось, тоже едва ли правильно: ведь эта вера представлена и у народов с другими официальными культами, например в античном мире или у мусульманских народов. Более вероятно поэтому, что корни веры в судьбу — в каких-то глубинных особенностях психики, всего скорее в представлении о прочности времени, в том, что можно назвать специализацией времени или пространственной метафорой времени, т. е. представлении, что близкое и удаленное во времени, т. е. настоящее и будущее, одинаково прочны и реальны, как одинаково прочны и реальны близкое и удаленное в пространстве. Ведь вера в судьбу, в то, что будущее, или удаленное во времени, нельзя изменить, но можно узнать из предсказания или увидеть во сне, подразумевает, что будущее как бы обладает какой-то реальностью, существует, присутствует в настоящем, точно так, как существует или обладает реальностью удаленное в пространстве. Такое восприятие будущего — одно из проявлений тесной связи временных и пространственных представлений, характерной для человека того времени.