Марк Копшицер - Валентин Серов

— Не нужно стараться написать все точь-в-точь, а всегда около того, чтобы впечатление было то самое, как в природе.

— Закон — мера, а не трафарет.

— Чтобы найти себя, будьте искренни.

— Вы любите русское в искусстве, а надо научиться любить правду.

— Всех выслушивать, а себе верить.

— Простота дается не просто.

— Простота — высота.

— Избитых сюжетов для умного и смелого художника на свете не существует, а во всем и везде существует великая задача — лишь бы работать.

— Искусство ревниво. Отойди от него на шаг, и оно отойдет от тебя на двадцать шагов.

— Пошляк и на солнце плюнет.

И подобно тому как знаменитый Козьма Прутков много раз записывает в своих афоризмах: «Никто не обнимет необъятного», Чистяков не устает повторять своим питомцам: «В полсилы в искусстве не поднять».

Изречения его можно продолжать на многих страницах, и каждое из них — плод долгих размышлений, каждое — свидетельство любви к своему делу. Поэтому ученики так льнули к Павлу Петровичу.

Избранным он рассказывал, как много лет назад явился сюда простым тверским пареньком с твердым намерением стать художником. Он учился прилежно и со рвением, ничем, кроме учения, не занимался, только регулярно писал своим родителям письма, исполненные любви и старомодного провинциального почтения.

Он перегнал многих своих сверстников и за картину «Софья Витовтовна» поехал пенсионером Академии в Италию. Он прожил там несколько лет и так привык к Риму, что совершенно разучился ходить по русским булыжным мостовым и по возвращении на родину то и дело спотыкался, вызывая смех прохожих и попутчиков.

Приехав из Италии, он продолжал писать начатую картину «Смерть Мессалины, жены римского императора» и одновременно начал преподавать. Картину эту он так и не окончил, а преподавателем стал замечательным. Он сам был в этом глубоко убежден.

«Поленов, Репин по окончании курса в Академии брали у меня в квартире Левицкого уроки рисования, то есть учились рисовать ухо гипсовое и голову Аполлона. Стало быть, учитель я неплохой, если с золотыми медалями ученики берут уроки рисования с уха и головы, и надо же было сказать новое в азбуке людям, так развитым уже во всем».

Чистяков гордился своими учениками. Как-то он писал: «Выйдут в двадцать лет три хороших ученика, и ладно. Здесь мерка своя, не на аршин». Но он был счастливее, чем даже сам того желал. Его учениками были Суриков, Репин, Поленов, Серов, Врубель — крупнейшие в то время русские художники. К этому списку надо причислить также К. Савицкого, Остроухова, Борисова-Мусатова, Грабаря, Кардовского, Рябушкина, Головина.

Чистяков причислял к своим ученикам также Мариано Фортуни. Действительно, когда оба они жили в Риме, романтичный испанец брал уроки академического рисунка у Чистякова и, надо сказать, преуспел в этом. Чистяков был влюблен в картины Фортуни. «От них сияние идет», — говорил он своим ученикам, культивируя в них любовь к этому художнику. Фортуни был, кажется, единственным художником из «новых», у которого призывал учиться Чистяков.

По-настоящему же он почитал только «стариков» — художников Возрождения и XVII века. Он частенько отправлялся со своими учениками в Эрмитаж и, стоя перед какой-нибудь картиной, объяснял:

— Посмотрите, у Рубенса коленка сделана, а бедро размазано — нога живая. Правдиво. — И, обернувшись к ученикам, продолжал наставительно: — Природа — ваша мать, но вы не рабы ее.

И отходил с довольным видом, словно говорил: «Теперь вы видите, как я был прав, когда втолковывал вам все это в мастерской».

Пройдут годы, и Чистяков будет водить новых своих учеников учиться на картинах Серова.

В своих воспоминаниях Головин пишет: «Чистяков справедливо говорил о работах Серова: „У него совершенно невероятное сочетание рисунка с живописью“. „Ему все возможно“. Помню также признание П. П. Чистякова, что он не знает другого художника, которому было бы столько отпущено, как Серову. Бывало, расхаживая по выставке в сопровождении своих учеников, Чистяков останавливался перед каким-нибудь портретом работы Серова и после некоторого молчания оборачивался к ученикам и убежденно произносил: „Глядит!“

„Глядит“ — было высшей похвалой портретному искусству в устах Чистякова. Этим словом он определял ценность и выразительность портрета».

Годы учения Серова в Академии отнюдь не были годами триумфа. Он шел, выражаясь официальным языком этого учреждения, «на средних номерах». Он не стремился быть первым, ему нужно было не числиться художником, а быть им. Поэтому свою энергию он использовал не столько на занятиях в официальных академических классах, сколько у Чистякова.

Академические профессора даже не замечали, что представлял собой Серов. Однажды один из них спорил с Чистяковым о способностях Серова как колориста. Спор был решен следующим образом: Серову предложили составить краску, соответствующую какой-то точке на теле натурщика. Серов справился с задачей настолько блестяще, что спорщик тут же признал себя побежденным.

А Чистяков, обрадовавшись победе своего ученика, вздохнул удовлетворенно и, наставительно подняв палец, сказал смутившемуся профессору, как если бы тот был учеником его мастерской: «Живопись — вещь простая: нужно взять должный цвет и положить на должное место».

Серов это изречение слышал уже не раз.

Так как Серов был прирожденным колористом, Чистяков и не пытался развивать эту сторону его дарования, уделяя все внимание только рисунку. Рисунок он считал основой живописного искусства и сумел убедить в этом своих учеников. Серов же был в то время одним из фанатичнейших приверженцев всех чистяковских принципов.

Классы Чистякова по академической программе были немногочисленны, во всяком случае, недостаточны для полного усвоения его системы. Именно это и побудило Павла Петровича заниматься с лучшими учениками по вечерам.

Он делал это совершенно безвозмездно, единственно из любви к искусству, к своим ученикам, к преподавательскому труду. Ученики собирали деньги, пытались передать ему, но он неизменно отказывался. «Вы ведь ученики Академии», — говорил он. Он даже завел «заочников» — неимущих учеников, главным образом крестьян, переписывался с ними долгие годы, получал их рисунки и посылал им свои замечания и указания.

Собирались или у него в мастерской, выходившей окнами в Соловьевский сад, или у кого-нибудь из учеников.

С 1879 года (то есть за год до поступления Серова в Академию) начали собираться у Осипова, очень талантливого рано умершего художника. Серов был самым прилежным посетителем этого кружка.

Вскоре после поступления в Академию он заявил матери, что, во-первых, будет жить на отдельной квартире, во-вторых, на свой счет, и всякое вмешательство в дела его учения заранее отвергает.