Виталий Коротич - Застолье в застой

На дне рождения у Ирины Дерюгиной, которая пару десятилетий назад была идеалом и чемпионом всего, чего можно, в художественной гимнастике, я между тостами подумал о преходящести земной славы, об Алине Кабаевой, сменившей Ирину Дерюгину, а затем и о сменщицах Кабаевой. Мы сфотографировались с Ириной и ее мамой, знаменитым тренером советской сборной Альбиной Николаевной Дерюгиной, пожелав друг другу не забывать ни о чем прекрасном, что произошло в наших и окружающих нас жизнях.

Накануне моего дня рождения я совершил очередную глупость, когда полез разнимать дерущихся собак и моя собственная овчарка тяпнула меня за голову. Пес мой извинялся после этого всю оставшуюся ему жизнь, а я праздновал свой день в кепке, потому что пораненную голову страшно было показывать. «Ничего, — сказал Борис Олийнык. — Нас всегда одни и те же собаки кусали за головы. Выпьем за то, что мы оказались сильнее».

Выпить с Иваном Драчом и Борисом Олийныком, сверстниками, с которыми мы вместе пришли в литературу, вместе получали свои выговоры и премии, надо было непременно. Что я и сделал. Как бы ни складывались наши жизни, они соединены навсегда — особенно теперь, когда нет уже в живых Ивана с Борисом.

Перед Виталием Кличко я обнажил свою покусанную голову. Мы дружны много лет, я гостил у братьев в Гамбурге, мы обедали в московских и киевских ресторанах, у меня на даче и не раз преломляли хлеб за порядочность, соединявшую достойных людей во все времена. Виталий Кличко перестал царствовать на ринге, стал киевским мэром, но я пожелал им с братом выигрывать все бои и в дальнейшем.

Иначе — зачем подниматься на ринг?

Перед Новым, 1991 годом Павел Глоба принес мне гороскоп для публикации в журнале. Он предлагал объявить нашим читателям, что в 1991 году Горбачев будет отстранен от власти, в стране начнутся большие перемены и (это он сообщил мне лично, не для печати) мне лучше на время уехать куда-нибудь подальше на год или около этого, чтобы не попасть под паровые катки общественных перемен.

Глобу я отругал, гороскоп публиковать запретил, но все сбылось точно по предсказаниям. До сих пор не понимаю, каким образом Алан Чумак по телефону снял приступ радикулита у моей родственницы, как Джуна Давиташвили купировала у меня приступ головной боли, а Кашпировский мог обезболивать полостные операции по телевидению.

В мире должны быть непонятные вещи, и я всегда уважал это. Если что-нибудь меняется к лучшему, я радуюсь такому событию, даже ничего не понимая. Столько на свете необъяснимого зла, что непонятое добро должно утешать и обнадеживать.

По какому поводу я тогда оказался в южном американском штате Теннесси, вспомнить не могу, но помню, что там в это время происходил фестиваль местных самогонщиков. Все они гнали виски по собственным рецептам, предлагая желающим попробовать продукт и оценить его в баллах. Самогонщики соревновались одержимо, и я не мог не поделился с двумя из них рецептом отечественной табуретовки, который был выслушан весьма уважительно.

Опыт проведения таких соревнований я был бы рад распространить дома, но не сложилось…

С преподобным Джесси Джексоном я познакомился в Вашингтоне на инаугурации Буша-старшего, избранного 41-м президентом США 8 ноября 1988 года. Чикагская газета предложила мне написать о событии и оформила все нужные бумаги. Я поприсутствовал и написал, они остались довольны.

Тогда же я познакомился с преподобным Джесси Джексоном, который недавно участвовал в предвыборной гонке, оказался только вторым по популярности в своей Демократической партии и выборы проиграл.

Но репутация соратника Мартина Лютера Кинга была у Джексона несокрушима — он поучаствовал в первых алабамских протестах и был с Кингом до дня, когда того застрелили, а затем организовал новые походы и митинги, проповедовал о расовом равноправии в своих церквах. Он считал, что нет на свете такой боли, которую он лично не должен бы утолить.

Джексон нашел меня со словами о том, что 7 декабря, только что, произошло землетрясение в Спитаке, город уничтожен и он готов ехать в Армению немедленно, уже собрал лекарства и деньги. Он готов лететь в Спитак хоть сию минуту.

Мы пообедали вместе, поговорив о разнице между добрыми намерениями и их воплощением в жизнь. К стыду своему, я только позже понял, насколько Джесси Джексон был серьезен и как я отупел в болтовне о благих делах, насколько отвык от людей, взаправду поспешающих делать добро.

Это был хороший урок, потому что через несколько дней после моего возвращения в Москву туда прилетел преподобный Джесси Джексон со своими благотворительными грузами. У него был заказан борт на Спитак. Он зашел ко мне в редакцию и, не теряя времени, немедленно полетел в страдающую Армению.

Насколько знаю, он до сих пор так живет, поучительно будоража Америку и окружающий мир.

Мэром города Атланта, того самого, откуда Мартин Лютер Кинг начинал свои марши за расовое равноправие, стал друг и соратник Кинга Эндрю Янг.

Он первый чернокожий, поднявшийся так высоко в американской политической иерархии. Позже он стал послом Соединенных Штатов в ООН.

Я сказал Янгу, что мельком встретился с Кингом незадолго до его гибели, в 1967 году, когда он вел протестный антирасистский марш в Чикаго. Мы встретились в штабе у демонстрантов и в ответ на банальности, которые я начал изрекать, и мои восторги о борьбе против расизма Кинг спросил, есть ли у меня сын. Я сказал, что есть. «И если он тебе скажет, что хочет жениться на чернокожей девушке, что ты ответишь ему?» — «Well…» — ответил я ничего не значащим междометием, нечто вроде «Дайте подумать». Кинг не захотел больше со мной беседовать, отставил свой стаканчик с кофе и ушел. «Похоже на него, — сказал мне Эндрю Янг. — Он считал, что расизм уже въелся людям в подсознание, и надо вышибать его оттуда. Он не любил, когда задумывались там, где, он считал, следовало ответить мгновенно». — «Но теперь Кинг победил!» — сказал я. «Хочется верить», — улыбнулся в ответ Янг.