Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

Во всеобщем нравственном напряжении XIV века особую активность проявила низовая, народная этика. Незавершенность этических качеств, представленных домонгольским христианством, ощущалась вполне явственно. Христианская мораль, свернутая в минимум запретов бытового характера, сама по себе уже не могла развивать и тем более формировать новую этическую систему. То была именно мораль запретов, призванная читать мораль и запрещать. Отношение человека к другому человеку не осуществлялось в такой системе непосредственно, оно обретало силу лишь через Бога , стоявшего между людьми как признанный образец поведения. Теперь же святцы накопили достаточное количество Божьих угодников, посредников между Богом и человеком, и каждый человек на земле имел своего предстателя на небесах. Всякая молитва, которую мы слышим в древних текстах, есть обращение к такому предстателю с тем, чтобы через него получить Божью помощь. Посредники как идеальные типы людей стали своего рода моделью, отражавший совершенно новый образ морального действия — уже не морали, а нравственности (от славянского слова нрав , своими проявлениями отличного от дьявольских козней норова ). То, что сверху спускалось в качестве освященной религией морали, в собственной среде вызревало как тип принятой традицией нравственности. Оба термина: и мораль и нравственность — сохранились доныне, причем всегда понятно, что не всякая мораль может быть нравственной и что нравственность — этика положительных образцов, не запретов, а идеально ориентированных целей.

В воспитании и распространении принципов положительной этики велика роль нравоучительной литературы. Положительные этические качества разрабатываются подробнее, к ним и отношение уже иное.

Канонические тексты только подтверждают правильность тех установлений, которые предлагает «положительная нравственность», основанная на народных нравах.

Для удобства дальнейших сопоставлений приведем систему отношений, постепенно складывавшуюся в течение веков, используя некоторые схемы Вл. Соловьева, Н. Федорова и других русских религиозных философов века. Схема поможет сориентироваться в системе коренных понятий русской этики; для этого мы просто будем оглядывать прошлое с видами на то, как такая система сложилась . Конечно, она не является специально и природно русской, соответствующие системы складывались и у других христианских народов эпохи Средневековья, но этой стороны дела мы не касаемся; это — другая тема.

Итак, общая система отношений выглядит следующим образом.

Такова гармония справедливости , которая порождает основные мирские добродетели: кроме терпения, великодушия и искренности (правдивости) еще бескорыстие и щедрость с присоединением самой справедливости.

Богословские добродетели неоднократно толкуются, например, в «Лествице»: «Вера, надежда, любовь, более же всех любовь, Бог же именует, зане любовь не вменяет злаго, надежда разоряет ярость» и т. д. — добрые чувства понимаются здесь как активные, способные развивать характер человека.

Нужно только помнить, что представленные в системе термины не обязательно являются исконными. В частности, польза всегда пересекалась с добром , а до XV в. и была собственно добро , т. е. материализованная ипостась блага. Польза — своего рода «облегчение» в каком-то деле (корень слова тот же, что и в слове лег-οκ ). В этом смысле добро и красота как бы соединяются друг с другом, что ясно и из народных эпитетов добрый молодец и красна девица. Красота направлена на самое себя, а доброта — на другого, это даже не красота-доброта, а красо́та и добро́та (старое ударение) — качественные характеристики молодых. Красота, по мнению русского человека, есть признак чистоты, «красота — приветливость и щедрость», — говорил Алексей Ремизов. Красота — в сиянии света, яркости огня и солнца, в радуге и блеске золота; символические представления славян о красоте показал А. А. Потебня. Красота в конечном счете — всё, что связано со светом, а светить — значит смотреть и видеть (древние слова совмещают признаки света извне и зрачка, который свет отражает).

В отличие от этого, мудрость состоит в том, чтобы уметь думать , т. е. «вслушиваться» в окружающий мир. Мыслить можно и самому, но всякая мысль — это всего лишь мнение , которое может быть и сомнительным, тогда как думать — призваны все вместе (дума). Следовательно, думать — значит слушать и слышать (речь).

Любопытно, что идеальные типы народного сознания — всегда женские. Елена Пре-красная выражает высшие степени красоты, Василиса Пре-мудрая — мудрости, Царевна Несмеяна — природной силы. Если вспомнить, что Елена буквально значит ‘светлая’, а Василиса — ‘царственная’, станет ясно, насколько возвышенным должны были представляться красота и мудрость древним славянам, в свои сказки (сказы) включившим этих лиц. Вера, Надежда, Любовь и матьих София также наводят на некоторые размышления, связанные, быть может, с остатками матриархата в позднеязыческой славянской среде. Не случайно славянофилы поговаривали о восстановлении язычества в связи с распространением культа Богородицы. И не напрасно кручинился Николай Бердяев о «вечно женственном в русской душе».

Системны же указанные в схеме отношения потому, что в их перечне явлен последовательный переход от эмоции чувства и отношения через Бога к правилам личного поведения и идеальным категориям бытия. То, что перед нами объективное соотношение этических ценностей, доказывает историческая последовательность ее сложения, а также различительные признаки, на основе которых система явлена.

Система явлена в терминах, которые предстают (у В. С. Соловьева) как научные, т. е. родовые по смыслу. Но за каждым из них стоит традиция постепенного насыщения гиперонима смыслом , и этого не следует забывать. Например, за славянизмом надежда скрываются многие оттенки символов чаяние и упование ; за славянизмом мудрость — столь же символичные по содержанию ум и разум (их символика раскрывается, в частности, в славянском переводе «Ареопагитик» конца XIV в.); славянизм мужество (это церковная калька с греческого) дал целый ряд символических обозначений, идущих с древних времен: от доблий и дерзый до храбрый и смелый. Логика развития новой терминологии определялась включением смысла всех однородных слов в окончательно выделенный термин-гипероним , который, как таковой, становился стилистически нейтральным и вошел в состав литературного языка.