Array Коллектив авторов - Гуманитарное знание и вызовы времени

При переходе от литературоцентризма к медиацентризму задачи гуманитарного знания сегодня еще в большей степени, нежели при господстве литературоцентризма, обращены к осмыслению языка, литературы, словесности, Логоса – того вербального фундамента каждой культуры, который является «первичной моделирующей системой», подготавливая собой все иные системы – «вторичные», «третичные» и т. п. И необходимо проявлять при этом все большую тонкость, профессиональную искушенность (в том числе и чисто филологическую), включая в свой научный обиход и невербальные области смыслов, лишь частично вербализуемые в культуре. В зависимости от нашего владения языком и языковыми практиками, всей вербализованной культурной семантикой человеческого бытия (включая пресловутые «языковые игры» – по Л. Витгенштейну) будут развиваться, осмысляться и контролироваться нами все вышележащие пласты актуальной культуры – и вербальные, и тем более невербальные. Ведь недаром сказано: «В начале было Слово». Потому и в конце также будет Слово. Ибо жизнь человека и человечества неотделима от жизни языка.

Я назвал свое рассуждение так же, как А. Белый статью 1907 г.; тот писал:

«В России не выпрямлялась личность, не отливалась в формы, но одна форма равно придавила всех: не многообразие форм – единообразие задавило нас » [425].

Белый угадал: так и произошло после 1917 г., единообразие задавило потому, что в основе оказалась идеология (не важно содержание, любая идеология всегда однообразит, опресняет, умерщвляет жизнь).

«Русская литература прошлого [он имеет в виду XIX век] от народа шла к личности, с востока на запад. Современная русская литература [т. е. начала XX в. – В. М. ] идет… с запада на восток; от личности к народу» (с. 296).

Так и стало после 1917 г. – от личности к народу, и личность теряла значение.

В 1924 г. Е. Ю. Кузьмина-Караваева (мать Мария) в статье «Последние римляне» писала:

«Большевизм – та катастрофа, которая разрушила окончательно здание старой культуры. Удельный вес его достижений совершенно ничтожен, если он есть <���…> он – завершение процесса разложения . Он – Аттила, под копытами коня которого трава не растет». «Оправдать его нельзя, конечно, но преодолеть, приняв как данное… нужно и неизбежно. Нужно потому, что только преодолевая его через утверждение его существования , можно найти утерянный облик человека …» [426]

«После большевизма, конечно, не останется каких-нибудь культурных наследств, – только голая степь, на которой надо заново начинать пахать, вернее, учиться пахать» [427].

«Найти утерянный облик человека», преодолеть большевистское наследие – это и есть главная задача нашей современной литературы. Не только, разумеется, ее, но сейчас речь о ней. Она эту задачу, полагаем, решила или, скажем осторожнее, решает.

Если говорить обобщенно, наша литература перестала быть провинциальной , вернула себе положение европейское, всеобщекультурное.

Мы используем названные понятия в тех значениях, в каком их употребили некогда русские критики-эмигранты.

В 1933 г. А. Бем писал: «…Мы теряем позицию, отвоеванную великим Пушкиным и закрепленную усилиями нескольких поколений русских писателей. Мы теряем наше место в мировой литературе». «Советская литература находится в состоянии такого упадка, что мы вынуждены… признать тяжелый для нас факт: русская литература выбыла из литературы мировой» [428].

Почти то же Г. Адамович в 1955 г.: «В истории русской литературы последнего десятилетия есть один вопрос, горький для нашего национального самолюбия, но настолько существенный, что от него невозможно отделаться: как случилось, что мы от мировой роли опять перешли на роль провинциальную? Почему русская литература потеряла свое всемирное значение?» [429]

Проходит сорок лет, а как будто их и не было – те же слова читаем в конце 90-х годов у В. П. Астафьева по поводу «Василия Тёркина»: «Это наш национальный герой… и вместе с нами суждено ему раствориться во времени… как литературная реликвия здешнего производства и для здешних мест. Так, даже Великий поэт современности, как и все мы, не наученный мыслить масштабно, всечеловечески, обречен, как и вся современная литература в большинстве своем, произрастать в своем огороде, для своих потребителей» [430].

«Не наученный мыслить всечеловечески»… Это правда, но следовало бы сказать «отученный», ибо русская литература тем и знаменита, что мыслила всечеловечески, этим объяснимо ее всемирное значение, поэтому было у кого поучиться. Преобладал низкий уровень, культивируемый большевистским режимом, «прокрустова словесность».

Однако именно среди писателей большевистского времени нашлись, по крайней мере два, знакомство с которыми вновь (как бывало не раз в XIX в.) потрясло западного и всемирного читателя.

«Архипелаг Гулаг» Солженицына открыл западным людям, что такое коммунизм, – те самые социальные бездны и катастрофы, которые читаются в творчестве Достоевского, но на сей раз в действительности, а не в литературе. Благодаря этой книге некоторые все еще коммунистически настроенные мыслители Запада пересмотрели свои взгляды.

М. Фуко , некогда разделявший коммунистические убеждения, сказал в 1977 г.:

«Необходимо подвергнуть радикальному пересмотру всю долгую традицию социализма, поскольку практически все, что эта социалистическая традиция произвела в истории, должно быть осуждено» [431].

Другой француз, Д. Фернандез, сравнив главные творения Солженицына с литературой Запада, воскликнул:

«Какими бедными и незначительными кажутся наши… литературные произведения, ослабленные детским нарциссизмом, рядом с этим великолепным возмущением духа!» [432]

Творчество Шаламова обнаружило такие глубины падения человеческого в человеке, что впрямь следует говорить о появлении (а то и проявлении того, что лишь ждало своего часа) какого-то нового антропологического типа, только внешне напоминающего человека. Люди Запада не имели ничего подобного по масштабам и длительности в своем историческом и психологическом опыте. В который раз русская литература сказала миру нечто такое о стране и человеке, перед чем Запад в трагическом изумлении развел руками.

И Шаламов, и Солженицын заставляют задать страшный вопрос, на который рано или поздно придется отвечать и нам, и людям культуры по всему миру, – вопрос, вызванный русской литературой: откуда в народе-богоносце взялось столько добровольных, так сказать, по зову сердца, палачей, истязателей, охранников, доносчиков, садистов и людоедов? Может быть – первое, что идет на ум, – не все благополучно в народе, а если так, здесь надо искать причины всего происшедшего и происходящего с нами.