Array Коллектив авторов - Гуманитарное знание и вызовы времени

Если источником истинного знания полагается способность разума, которой обладает сам индивид, то его самость формируется как расшифровка собственной реальности, а значит, отталкиваясь от эмпирической основы или от истины принципа.

Уже на ранних стадиях цивилизационной эволюции возникают обстоятельные философские размышления вокруг этих проблем. И, как показывает опыт, они не утрачивают своей актуальности и сегодня. Это форма постоянного внутреннего диалога – утверждения оснований и их когнитивного отрицания.

Реальность диалога – это основание признания автономности самости (self). Вместе с тем это и проблема ее «природы». Автономность означает реальность . Но что это за реальность, как следует истолковать ее «природу»? Эта проблема и сегодня рассматривается в ходе воспроизведения тех дискуссий, которые возникли вокруг текстов Ньяя-сутры.

Монима Чадха (Школа философских исторических и международных исследований факультета искусств Университета МОНЭШ, Австралия) в своей статье «Самость в ранней Ньяя: Исходное умозаключение» [157]осуществляет концептуальное воспроизведение рождения исходного противостояния представлений о самости как сохраняющемся агенте сознания, с одной стороны, и проявления действия субстанции , требующей онтологического истолкования, – с другой.

Он отмечает тот факт, что в силу афористичности Ньяя-сутры она допускает различные интерпретации. Единственно верной интерпретации не существует и, видимо, существовать на этой почве не может. В итоге возникают три версии исходного принципа аргументов – негативного исходного принципа, позитивного исходного принципа и, наконец, элиминации исходного принципа вообще.

Если отвергается реальность исходного принципа существования самости, то тогда она должна найти свое эмпирическое основание. И здесь, естественно, теоретический взор комментаторов обращается к реальности памяти как свидетельству существования продолжающейся самости [158]. Опора на память позволяет принять исходное умозаключение, что самость – это унитарный, т. е. единый, и сохраняющийся сознательный агент. Монима Чадха склоняется к этой точке зрения, фиксируя вместе с тем и онтологическое заключение, согласно которому самость является субстанцией. Но это заключение может опереться только на авторитет таких сакральных текстов как Упанишады, где самость концептуально представлена как atman, как нетелесная сущность .

Если самость совпадает с нетелесной сущностью, то это значит, что она не может быть доступной перцепции, восприятию. Но простая ссылка на тексты кажется недостаточной свободному мышлению. Если и перцепция и авторитет текстов недостаточны, то остается вывод умозаключения .

Соответственно Ньяя-сутра представляет центральный аргумент в пользу существования самости [159]. Свидетельством реальности самости являются желание, отвращение, усилие, удовольствие, боль. Это знаки, которые направлены на определенный объект как в начальной, так и в конечной стадии взаимодействия с ним. Но при этом взаимодействует все время один и тот же агент . И это – свидетельство существования самости . Таково умозаключение. Свидетельством реальности самости является и когниция , т. е. характер познавательного процесса. Особенность этого свидетельства заключается в том, что его начальной фазой является сомнение , которое предшествует знанию. Завершающей фазой является знание как ответ на вопрос: «Что это такое?» Когниция в этой своей форме оказывается свидетельством реальности самости как единственного агента, соединяющего начальную и конечную фазы процесса познания . Таким образом, философская мысль поставляет кажущийся убедительным довод в пользу реальности самости (self). Но поскольку философия не представляет убедительного описания констант самости как реальности, то она сама рождает опровержение, казалось бы, доказанной истины. Это опровержение возникает в представлениях буддистов, согласно которым кажущийся единым и сохраняющимся агент (самость) в действительности является постоянно изменяющимся процессом, и в этом смысле составной частью общих естественных процессов, происходящих в окружающем мире. Значит, самость – это всего лишь иллюзия , которая исчезает под влиянием разумного анализа.

Монима Чадха воспроизводит доводы, призванные рассеять скептицизм буддистов. И один из главных доводов – это Признание самим агентом своего сознательного постоянства . Это – специфический поворот в аргументации: сам агент постулирует свою константность , которая может признаваться в качестве истины, находящейся в оппозиции текучей реальности.

В оппозиции взглядов на сущность самости обнаруживается странная реальность , перед которой пасует теоретическая мысль. Это – реальность, которая есть и которая не-есть . Как это вообще возможно? Невозможность этого представляется очевидной и поэтому возникают убедительные, но противоположные по своему содержанию заключения. С одной стороны, реальность человека в течение его жизни претерпевает постоянные изменения – возрастные, физиологические, психологические – поэтому рассуждения о самости как константе представляются беспредметными. С другой стороны, если мы признаем реальность сознания человека, то человек может сформулировать и признать духовные константы , которым он готов следовать всю свою сознательную жизнь.

Решение этой фундаментальной проблемы представляется возможным, если допускается существование двух субстанциональных реальностей – материальной и идеальной. Это разделение субстанций пронизывает историю философской мысли: Платон и Декарт, постулирующие мир идеальных субстанций, рождение концепций предустановленной гармонии и, наконец, кантовская формула трансцендентального единства апперцепции представляется завершающим ответом на вопрос о реалии, формирующей самость. Но что такое трансцендентальное единство апперцепции? Это постулат?

Характерно, что Монима Чадха считает необходимым обратиться к феномену эпизодической памяти как эмпирическому основанию рождения реальности самости. При этом он ссылается на исследования Е. Тулвинга [160], который различает эпизодическую и семантическую память. Эпизодическая память носит автобиографический характер, касаясь событий и опытов прошлой жизни человека. Семантическая память состоит из абстрактных знаний о мире и собственной сущности человека.

М. Чадха отмечает тот поразительный факт, что современные психологи, апеллируя к эпизодической памяти, используют те же виды примеров, которые использовали философы Древней Индии: «Я помню, что я ел вчера за ужином»; «на прошлой неделе я видел его гуляющим в парке» и т. д. В процессе восприятия собственного присутствия в различных эпизодах формируется чувство единства . Как кажется, оно и становится предпосылкой метафизического исследования природы самости. Однако факты, в том числе и медицинская практика, показывают, что между эпизодической памятью и чувством самости не существует необходимой связи . Известны факты, когда пациенты, получившие травму головного мозга, сохраняли эпизодическую память о происходивших с ними событиях, но воспринимали их так, будто эти события происходили не с ними, а с кем-то другим . Вместе с тем способность самоописания эпизодической памяти, казалось бы, свидетельствует об унитарности и сохранности сознательного агента, т. е. о реальности самости. Таким образом, реальность самости подтверждается либо протяженностью эпизодической памяти, либо самоописанием внутреннего состояния сознательного агента. Ганери, однако, видит в этом возможности возникновения проблемы «циркулярности» в аргументации, поскольку восприятие в различных модальностях само по себе не может еще свидетельствовать о существовании субстанциальной самости [161].