Петр Гуляр - Забытое королевство

Я родился в России пятьдесят с лишним лет назад. Потрясения, охватившие мир в начале столетия, застали меня в самом раннем возрасте и принесли с собой настолько внезапные и бурные перемены, что свою жизнь я всегда воспринимал скорее как череду многочисленных, почти ничем не объединенных жизней, нежели как логичный и упорядоченный процесс. Несмотря на прошедшие годы, я сохранил яркие воспоминания о детстве. Отец умер, когда мне было два, и поскольку я был единственным ребенком, мать полностью посвятила себя заботе обо мне. Она была необычайно разумной, чувствительной женщиной, глубоко интересовалась литературой, музыкой и красотой природы. Я всегда ощущал, что с родственниками ее почти ничего не связывало, поскольку никто из них не мог сравниться с ней в умственных способностях и разделить широту ее взглядов. Она писала стихи и картины, обладала медиумическим даром; все это отдаляло ее, а впоследствии и меня, от других членов семьи. В круг ее друзей входили выдающиеся ученые и философы той эпохи, и это, вероятно, повлияло на то, каким образом меня обучали — многим казалось странным, что обучался я у частных преподавателей, среди которых были философ и теософ. Хотя тогда я был еще совсем ребенком, я прекрасно помню и нашу бурлящую московскую жизнь, и более тихую и изысканную атмосферу, окружавшую нас в Париже.

Еще в детские годы я начал интересоваться Востоком, в особенности Китаем, Монголией, Туркестаном и Тибетом. Должно быть, этот интерес был у меня врожденным — и, несомненно, со стороны матери. Ее отец и дед на протяжении предыдущего столетия были великими, прославленными купцами, водившими караваны в Кобдо, Кяхту и даже далекий Ханькоу за китайскими чаями и шелками. Они странствовали по всей Монголии, покупая и продавая скот, и вели с Тибетом торговлю пряностями, мускусом и шафраном. К моменту моего появления на свет все это ушло в прошлое, и единственным свидетелем тех славных дней оставалась моя бабушка с материнской стороны, Пелагея, дожившая до весьма преклонного возраста — девяноста семи лет. Долгими зимними вечерами она рассказывала мне длинные истории о том, как ее муж и его отец путешествовали в Китай, Монголию и другие сказочные страны, где когда-то правили пресвитер Иоанн и Чингисхан. Затаив дыхание, я слушал ее рассказы и разглядывал старые расписные коробки из-под чая, на которых прелестные китаянки угощали этим напитком из хрупких фарфоровых чашек бородатых мандаринов с веерами и в богатых головных уборах. Коробки украшали надписи наподобие «Ароматный чай Хун-мэнь», и в нагретом воздухе бабушкиной комнаты еще витал слабый аромат этих чаев. В длинных сундуках вдоль стен хранились странные одежды из Монголии и Тибета, а в углу стояли монгольские самовары, которыми пользовались в дороге караванщики. Я до сих пор вижу, словно наяву, шаманские бубны и флейты, висевшие на стенах. Больше от тех поездок не осталось ничего, в том числе и записей — сами купцы давно умерли.

Бабушке Пелагее посчастливилось умереть незадолго до революции — она к тому времени наполовину ослепла и не могла ходить, но в ее рассказах о прекрасном прошлом всегда чувствовался ясный ум. Потом пришла революция. Мне до сих пор больно об этом вспоминать — нет нужды рассказывать о тех событиях здесь, они и без того хорошо описаны. Мы с матерью твердо вознамерились покинуть Россию. Мы поспешно сели на поезд, шедший в Туркестан, — и обнаружили Самарканд и Бухару в объятиях кровопролитного террора. Дороги, ведущие в Среднюю Азию, были перекрыты. Пришлось вернуться в Москву, но там за время нашего отсутствия стало еще хуже. Мы бежали во Владивосток, где прожили год. К тому же, пока мы были в дороге, случился знаменитый мятеж Чехословацкого корпуса, так что путешествие растянулось на несколько месяцев. Не стану пересказывать здесь все опасности и ужасы, пережитые нами по пути. Наконец мы добрались до Шанхая.

В 1924 году умерла мать; горе утраты казалось мне невыносимым. В тоске я отправился к знаменитому Западному озеру поблизости от Ханчжоу, где по невероятно счастливой случайности повстречал монаха-даоса. Мы тут же подружились — к тому времени я уже овладел китайским, — и он отвел меня в свой монастырь, расположенный на вершине горы в нескольких километрах от города. Там мой новый друг окружил меня поистине братской заботой, а настоятель монастыря принял меня с невероятной чуткостью. С их помощью я, словно по волшебству, нашел душевный покой, и сердце мое начало исцеляться.

С тех пор я несколько лет регулярно посещал монастырь, при любом удобном случае сбегая туда из Шанхая, где я поначалу зарабатывал на жизнь, работая в коммерческих фирмах экспертом по китайским древностям, нефриту и редким сортам чая. Позднее, в 1931 году, я поступил на работу в компанию «Американ Экспресс» в качестве гида и сопровождал клиентов самого разного рода в поездках по Китаю, Индокитаю и Японии.

Возможно, идея, что молодой человек, сотрудник знаменитой туристической компании, отдыхал в даосских монастырях, вдали от ярких огней «Парижа Востока», покажется кому-то странной, однако именно необычайная оживленность ночной жизни Шанхая, без знакомства с которой не обходилась ни одна экскурсия, заставляла меня искать убежища в монастыре, где я восстанавливал душевное равновесие, самообладание и силы.

Всего через несколько дней после того, как я поступил на службу в «Американ Экспресс», один американский миллионер с женой и свояченицей ангажировали меня для поездки в Пекин. Первым долгом миллионер поручил мне закупить достаточное количество вина и еды, чтобы хватило на всю поездку, и, к моему смущению, вручил мне десять тысяч долларов китайскими деньгами. Распихать их по карманам стоило немалого труда. Я нагрузил одну из кают двумя дюжинами ящиков шампанского, всевозможными фруктами и консервированными деликатесами. К сожалению, стоило нам выйти в море, как начался шторм; пароход сильно качало. Несколько ящиков развалилось, и когда дверь каюты распахнулась, бутылки покатились во все стороны по кают-компании и проходам, с оглушительными хлопками разбиваясь о стены. Весельчака-миллионера это весьма позабавило, так что моя первая экскурсия, как ни странно, поспособствовала тому, что за мной закрепилась репутация приятного спутника и гида.

В числе моих клиентов был также и эксцентричный американский летчик семидесяти пяти лет от роду с длинной белой бородой, которая доставала ему почти до колен. Он часто выхватывал из кармана пропеллер и восклицал: «Я — авиатор!» Это был настоящий чудак, посвятивший себя поискам восточного рая на земле.