Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

В 1918–1920 годах только на Украине приблизительно в 1300 населённых пунктах произошло свыше 1500 еврейских погромов. Было убито и умерло от ран, по разным оценкам, от 50 до 200 тысяч евреев. Около 200 тысяч было ранено и искалечено. Тысячи женщин были изнасилованы. Около 50 тысяч женщин стали вдовами, около 300 тысяч детей остались сиротами [БУДНИЦКИЙ (I).

В свете этих чудовищных преступлений — см. также [ГУСЕВОРЕНБУРГСКИЙ] и [ТРОЦКИЙ И. М.], Горький в значительной степени изменил свою точку зрения на причины возникновения погромов, публично заявив в начале 1920-х годов в статье «О русском крестьянстве», что погромы были проявлением жестокости самого русского народа, что

все эти кровавые мерзости надо рассматривать как проявление «личной инициативы масс» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 301].

Общие причины П<���огромов>: во-первых, злонамеренное подстрекательство поддонков населения со стороны проникнутых расовой ненавистью элементов общества; во-вторых, бесправное положение евреев, внушавшее мысль, что сама власть сочувствует преследованиям евреев; в-третьих, в 1903 и 1905–06 П<���огромы> сделались орудием борьбы с освободительным движением со стороны реакционных групп. Евреи в лице молодого поколения считались наиболее активным революционным элементом, заинтересованным в обновлении государственного строя России. П<���огромы> должны были устрашить евреев, побудить старшее поколение воздействовать на еврейск<���ую> молодежь и отвлечь ее от революционн<���ой> деятельности. П<���огромы> разорили десятки тысяч еврейск<���их> семейств, расстроили на время экономич. и торговую жизнь многих городов и крайне усилили эмиграционное движение евреев за океан [МЭСБЕ/Погромы], см. также статью «Погромы» в [ЭЕЭ/article/13251].

Тема «Евреи и антисемитизм в России», которой посвящено большое число серьезных исследо-ваний — см., например, [АЕИ], [БУДНИЦКИЙ], [ПОЛЯКОВ], [КЛИЕР], [YIVO], [ПЕТРОВСКИЙШТЕРН], [ЭЛЬЯШЕВИЧ], [КАНДЕЛЬ], [БЕРДНИКОВ], [ГИТЕЛЬМАН], [КРЕМЕНЕЦКИЙ] и др. далеко выходит за рамки проблематики настоящей книги. Отметим только, что среди множества нерешенных социальных проблем России начала ХХ столетия «еврейский вопрос» был одним из наиболее жгучих и всегда в той или иной форме стоял на повестке дня. Русскому писателю не сталкиваться с ним было просто невозможно, как бы мало его в личном плане не задевала эта тема. Кроме того, все деятели русской культуры эпохи «Серебряного века» в большей или меньшей степени общались с евреями в повседневной жизни и, так или иначе, позиционировали себя по отношению к ним. При всех тональностях, связанных с особенностями характера, мировоззрения и общественного положения, публично декларируемая позиция абсолютного большинства русских литераторов в ту эпоху не могла быть никакой иной, как только проеврейской.

Александр Солженицын, отличающийся, как известно, специфически позитивным [МУРАВ] видением ретроспективы дореволюционного периода российской истории, утверждает, что

евреи имели в России предреволюционных десятилетий мощнейшую заединую поддержку прогрессивного общества. Она, быть может, стала такой на фоне стеснений и погромов — но, тем не менее, ни в какой другой стране (может быть и за всю предшествующую мировую историю?) она не была столь полной. Наша широкодушная свободолюбивая интеллигенция поставила за пределы общества и человечности — не только антисемитизм — но даже: кто громко и отчётливо не поддерживал, и даже в первую очередь, борьбы за равноправие евреев — уже считался «бесчестным антисемитом». Будкосовестливая, остро чуткая русская интеллигенция постаралась полностью внять и усвоить именно еврейское понимание приоритетов всей политической жизни: прогрессивно то, что протестует против угнетения евреев, и реакционно всё остальное. Русское общество не только со стойкостью защищало евреев по отношению к правительству, но запретило себе, каждому, проявить хоть наислабейшую тень какой-либо критики поведения и отдельного еврея: а вдруг при таком возмущении родится во мне антисемитизм? [СОЛЖЕНИЦЫН. С. 177].

Солженицын, претендующий на роль христианского мыслителя, явно не одобряет того, что усилиями Горького и других русских писателей «еврейский вопрос», действительно, был поставлен как вопрос в первую очередь «русский» [40] «Еврейский вопрос как русский» — название программной статьи Дмитрия Мережковского, опубликованной в сборнике «Щит». . Но ведь это произошло именно потому, что притесняемые правительством евреи взывали в частности и к чувству справедливости и христианского милосердия русского «народа-богоносца» [МИЦУХАРУ]. А поскольку русская литература с легкой руки Достоевского претендовала на «всечеловечность», именно писателями, — т. е. авангардом «широкодушной свободолюбиивой» интеллигенции, они были услышаны. Принято считать, что подобная реакция лучших людей России была импульсивно-бескорыстной, проявлением все того же широкодушия — одного из главных качеств, приписываемых русскому национальному характеру [КАСЬЯНОВ]. В этом контексте резким диссонансом звучат слова высоко ценимого Горьким русско-еврейского публициста, Владимира (Зеева) Жаботинского, утверждавшего, что русские писатели из либерально-демократического лагеря беззастенчиво

использовали евреев в своей политической, общественной, культурной борьбе с консерваторами. В этом (а вовсе не во внезапном порыве человеколюбия) заключается главная причина «юдофильства», обуявшего [их] после первых погромов. Поначалу им выгодно было ассоциировать враждебное царское правительство и консерваторов именно с погромами, именно с чертой оседлости и с еврейским бесправием, как с самым вопиющим явлением российской действительности (в особенности, что немаловажно, с точки зрения западных идейных союзников) [ТАРН].

Горький был писателем, включенным в гущу политической борьбы, и слова Жаботинского, несомненно, были адресованы и в его адрес. Однако в его юдофильстве отчетливо прослеживается сугубо личностная нота. Алексей Пешков смолоду стоял «за евреев», в первую очередь потому, что, как он писал в очерке «Леонид Андреев» (1923 г.):

еврей вообще симпатичен мне, а симпатия — явление «биохимическое» и объяснению не поддается.

Ни у кого из классиков русской литературы нельзя обнаружить такого рода откровения. Да и вообще Максим Горький — единственный (sic!) среди этой славной плеяды декларативный филосемит.

Осмысление онтологической сущности еврейства являлось одной из составляющих духовных поисков писателя, а «еврейский вопрос» — неизменной темой его общественно-политической деятельности.