Николай Богомолов - Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siecle до Вознесенского. Том 1. Время символизма

О пребывании Ивановых в Аренцано мы знаем очень мало, поскольку между собою они, естественно, не переписывались, а внешняя корреспонденция была затруднена. Чтобы не выдать своего убежища, они получали ее через женевский адрес отца Зиновьевой-Аннибал, чем он был недоволен, почему количество писем и сократилось очень резко. Правда, в Римском архиве Иванова сохранился довольно большой дневник Зиновьевой-Аннибал этого времени, но он требует освоения и осмысления.

Столь же мало мы знаем о пребывании недалеко от Неаполя по адресу: Villa Faraone, Resina, Napoli. Но сам Иванов там находится сравнительно недолгое время, жили преимущественно дети — сперва с матерью, потом с «девушками», летом 1899 года туда приехала М. М. Замятнина. К этому времени относится любопытное письмо Иванова к старшим детям, которое частично процитируем, поскольку оно в какой-то степени отражает практический опыт самого Иванова по знакомству с окрестностями Неаполя. Написано письмо на православную Пасху 1899 года:

Жаль, что вы не делаете экскурсий. Напоминаю, что четверг — бесплатный день для посещения Помпей, по-итальянски Pompei (выговаривается: (Pompé-ï), куда поезд железной дороги из Портичи довозит в короткое время. Вход в развалины прямо перед станцией. Повторяю еще, что прогулка в Сорренто очень красива. До Castellamare — железная дорога, в Castellamare можно побывать в королевском парке Квисисана (Quisisana), дальше до Сорренто пешком или на извощике. Обо всем — и о ценах — Сережа, если не поленится, найдет указания в Бэдекере. За Сорренто идет все время по берегу чудно живописная дорога, по которой можно прийти или приехать в экипаже в восхитительный по красоте местоположения город Амальфи, откуда не далеко уже до Салерно, соединенного с Портичи железною дорогой; но прогулка в Амальфи, как я уже рассказывал, потребовала бы не один день <���…> В Помпеях лучше всего нанять из служащих гида, говорящего по-французски, и можно его попридерживать и попросить показать и открыть запертые дома, если он будет тороплив и небрежен [133].

Любопытен может быть и детский взгляд на неаполитанскую жизнь, представленный в небольшом дневничке С. К. Шварсалона, который он вел летом 1899 года на французском языке, но это все-таки относится к тем подробностям, которые здесь можно обойти.

В марте этого же 1899 года успешно заканчивается процесс о разводе Зиновьевой-Аннибал и тут же начинается новая тревога: как официально заключить новый брак (Иванову он был официально запрещен) и как крестить младшую дочку Лидию, которой было уже почти три года. До этого она могла быть записана в метрике дочерью или К. С. Шварсалона, или же — дочерью Зиновьевой-Аннибал от неизвестного отца, что, понятно, никак Ивановых не устраивало.

Выполнение первой части задания было сопряжено с различными трудностями. Сперва нужно было получить заграничный паспорт, в котором бы не значилось, что Иванову запрещен новый брак. Обошлось это, судя по всему, в гигантскую сумму — 500 рублей. Потом они стали искать священника, который бы посмотрел сквозь пальцы на формальности. Сперва им обещал помощь греческий священник в Лейпциге, потом — и тут мы снова вместе с супругами возвращаемся в Италию — они планировали обвенчаться в греческой церкви в Венеции. 14 июля Зиновьева-Аннибал писала отцу:

…мы, наконец, пробрались в Венецию, где очень надеемся, что наш брак состоится здесь в греческой церкви. Церьковь <���так!> эта очень почтенная, старинная и имеющая все права. Все бумаги, как мои, так и Вячеслава, были найдены консулом в порядке, но священник требует непременно еще одной бумаги , а именно: удостоверения в том, что между мною и Вячеславом Ивановичем нет никакого родства. И священник, и консул говорят, что такое удостоверение мог бы выдать ты, дорогой папочка [134].

Но по более внимательном рассмотрении документов консул затребовал разрешение на венчание, которого у них, естественно, не было. Лишь 1 августа из Неаполя она могла сообщить:

Только теперь удалось нам покончить все горькие испытания и получить благословение церкви нашему браку! Я не могла решиться писать тебе до этой минуты, когда всё окончилось, потому что до сих пор мы терпели одни разочарования! В Венеции, где получила твою бумагу и твою добрую приписку, ничего не устроилось. В последнюю минуту консул помешал священнику венчать нас. Нам пришлось бежать и оттуда ни с чем. Наконец в Livorno мы нашли доброго, простого старичка священника, который пожалел нас и обвенчал в тамошней греческой церкви. Мы справили после того все бумаги и едва поспели на пароход в Неаполь, чтобы посетить детей, брошенных уже с Марта месяца. Правда, что, если бы я была здорова, то подождала бы ехать домой, а раньше мы с Вячеславом проехали бы к тебе, как того очень желали, но беда в том, что я теперь не могу путешествовать и измучена до последней возможности тем, что мне пришлось так мучаться и так утомляться, а я уже в последнем месяце беременности. Поэтому надеюсь повидать тебя уже после разрешения, когда оправлюсь от болезни [135].

А Лидию крестили еще через полтора года, в Мюнхене, о чем Иванов извещал Замятнину:

Лидия крещена сегодня в греческой церкви после обедни. Была очень весела и мила во время длинного обряда, радовалась на купанье… Все произошло очень светло и радостно! Священник такой серьозный и симпатичный и усердный; церковь большая, XV-го века, готическая, отданная здешним правительством греческому культу. Обедня была довольно торжественная, с русским пением Херувимской, «Достойно» и Отче наш. Сегодня же я получил на квартире у архимандрита метрическое свидетельство, где Лидия названа просто моей дочерью, с умолчанием о матери [136].

Завершить этот небольшой обзор мы бы хотели фрагментами писем, уже бывших в печати, но, тем не менее, очень выразительно рисующих отношения Ивановых ко всему тому, что связывало их в эти ранние годы с Италией. В марте 1901 г. они из Женевы отправились в Грецию, избрав маршрут не через Марсель с короткой остановкой в Неаполе, как впоследствии возвращались, а решили плыть наиболее коротким путем, из Бриндизи. И с дороги Зиновьева-Аннибал писала Замятниной: «Мы остановились не только в той же гостинице, но в той же комнате, что и 6 лет тому назад. Мы были бесконечно счастливы, но вчера Вяч. на концерте Палестрины (где мы стояли) сломился и громко разрыдался, потом весь вечер рыдал дома, отказываясь от Греции, настаивая на том, чтобы ехать домой, желая лишь отречения в жизни. <���…> Пришлось отложить ночной выезд: он был совсем болен. Едем завтра утром прямо в Бриндизи, не заезжая в Пестум. <���…> Рим занимал и душу и тело до такого утомления, что становилось абсолютно невозможно не то что сесть за письмо, но связать логично две мысли» [137].