Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Рядом с Арлем находится Авиньон, а значит, рядом и Воклюз, где долгие годы находился дом Петрарки, и так возникает картина «Сада поэта» (1888, Институт Искусств в Чикаго). Ван Гог пишет Тео: «…Недавно читал статью о Данте, Петрарке, Джотто и Боттичелли. Боже мой, какое впечатление на меня произвело, когда я прочел письма этих людей! Петрарка был совсем близко от Авиньона, — я вижу те же самые кипарисы! Хочу выразить нечто подобное в одном из садов, написанном жирно в лимонно-цветном, желтом и лимонно-зеленом».

В Бургундии, в том самом месте, в каком состоялся синтез искусств в XV в., Винсент ван Гог основал долгожданную «мастерскую юга», он как раз и мечтал, что это будет поселение независимых художников, которые возродят европейское искусство, но ведь и Бургундское герцогство в свое время взяло на себя миссию объединения Европы. Ничего невероятного в плане ван Гога не было — так, волей и замыслом, создавалась Академия Фичино во Флоренции или Академия Карраччи в Болонье. Но так совпало, что в Бургундии за четыреста лет до того возник синтез искусств и тоже — до известной степени волей случая. Правда, ван Гог хотел совсем иной, совсем не-болонской школы; и совсем иной формы общественного объединения — отнюдь не имперского.

По сути, Арльская академия ван Гога стала утопическим проектом нового искусства — причем это не только фантазия прожектера, но реальное усилие, реализовавшее себя в неимоверном количестве картин, писем, рисунков и в образе жизни. Кажется невероятным, но, однако, это факт: за год (1888) арльской работы Винсент ван Гог написал 190 холстов и сделал по крайней мере вдвое больше рисунков. Один человек не в состоянии столько сделать, это физически труднодостижимо; однако так бывает, если вспомнить интенсивность работы Домье и Микеланджело. То, что ван Гог сделал в Арле, — это именно реализованная на короткий период утопия; случай, сопоставимый, скажем, с Парижской коммуной.

Ван Гог, бывший протестантом, сыном пастора и сам — проповедник — оказался в звонком католическом городе. После темной Голландии оказаться на солнцепеке и писать солнце после полутени — это для художника то же самое, что для писателя перейти с одного языка на другой; впрочем, ван Гог сумел совместить оба языка — создал небывалый языковой синтез.

Симбиоз Северного Ренессанса и Южного — который явило искусство Великого герцогства Бургундского — воскрес в его работах и проявился с той силой, которую только обещал в последних работах уходящего бургундского величия, в позднем Рогире или в Босхе.

«Двор Госпиталя в Сен-Реми», написанный в 1890 г., — это парафраз картины Иеронима Босха «Сад земных наслаждений». Ван Гог воспроизвел структуру сада, нарисованного Босхом, — на триптихе Босха сад играет роль чистилища — и даже выдержал собственную картину в колорите бургундца. Ван Гог — земляк Босха, они оба из Брабанта, и даже если триптих «Сад земных наслаждений» голландец знал лишь в репродукциях, этого довольно — остальное подсказала интуиция. Мы всегда совершаем ошибки, пытаясь детективным методом вычислить: какую картину мастер мог видеть, а какую нет; эти, порой любопытные, расследования в принципе бесплодны — дух искусства распространяется по иным законам и путями, какие архивариус проследить не в состоянии. Помимо того что документы обнаруживаются постепенно, существуют общие законы и генеральное движение духа — которое неотменимо, и его значение превышает ненайденный факт. Уроженец Брабанта Винсент ван Гог — бургундец ровно на том же основании, на каком уроженец Брабанта Иероним Босх — бургундец. Босх, правда, успел родиться и прожить семнадцать лет при все еще существующем Великом герцогстве, а затем земли, в которых он жил, отошли к империи Габсбургов, но суть его искусства — симбиоз северного, германского письма и французской манеры и семантики объединенной европейской культуры, сплавленной бургундской эстетикой, — абсолютно идентична искусству Рогира. Винсент ван Гог, голландец, усвоивший северную палитру и северный метод письма, сам — по своей воле и руководствуясь своей интуицией — пришел во Францию и повторил тот же самый синтез, и стал бургундцем par excellence.

В картине «Сад земных наслаждений» Босх описал развратную и праздную жизнь, которая приводит общество в Ад, нарисовал круговерть суетливых страстей, которая не дает вырваться никому; в этом саду — с клумбами, фонтанами, куртинами, аркадами — проходит легкая жизнь обреченного тлену общества. В «Саду госпиталя Арля» ван Гог пишет замкнутое бытие среди цветников, огороженных аркадами галерей, — внутренний двор больницы. Обитатели лечебницы движутся по кругу, обреченному и отмеренному круговороту бытия. Цветение — внутри этой детерминированной адской реальности — обманчиво, как и на картине Босха. Сложно (и не нужно) утверждать, что ван Гог вспоминал вещь своего земляка, когда создавал инвариант сада «наслаждений», но отрицать, что обе работы — комплементарны, выполнены внутри одной эстетики, — невозможно.

Питер Брейгель, фламандец, наследник эстетики Босха и предшественник ван Гога в крестьянской теме, формально не был бургундцем, хотя жил в тех же городах, что недавно (Брейгель родился спустя пятьдесят лет после распада Великого герцогства) входили в состав великой Бургундии; тем не менее отрицать то, что Брейгель в своих вещах следует Рогиру ван дер Вейдену и ван Эйку в той же степени, что и Босху, трудно. Как трудно отрицать и прямую связь Брейгеля с ван Гогом.

Голова старой беззубой крестьянки Брейгеля и портреты крестьян Нюэнена, выполненные ван Гогом, — родственны по всем параметрам; собственно, ближе этих двух художников никого в истории искусств нет. В портрете госпожи Жину, владелицы кафе в Арле («Арлезианка» или «Мадам Жину с перчатками и зонтиком», 1888, Музей д’Орсе, Париж), написанном на пронзительно желтом фоне, ван Гог вводит классические «бургундские» детали — перчатки и вычурный бант, напоминающий головные уборы бургундских дам. Любопытно также сравнить портрет жены Яна ван Эйка Маргарет (1439, Муниципальная художественная галерея, Брюгге), изображенной в характерном рогатом головном уборе, и портрет почтальона Рулена (1888), человека с длинной раздвоенной бородой. Клинья бороды Рулена немедленно привлекают внимание, как и рога головного убора жены ван Эйка, и составляют пластическую интригу холста — эти картины композиционно рифмуются.

«Сеятель» (ноябрь 1888 г.) и «Жнец с серпом» (сентябрь 1889 г.) — метафоры жизни и смерти, написанные ван Гогом в Арле, родственны и тематически, и образно, и стилистически циклу брейгелевских «Времен года». Картины Брейгеля в Брюссельском королевском музее и в Антверпенском музее — «Перепись в Вифлееме», «Падение Икара», «Безумная Грета» — ван Гог безусловно знал; но дело ведь не в сюжете: трактовка образа крестьянина в природе, то, как Брейгель соединил коренастую фигуру бедняка и землю, на которой стоит бедняк, — вот что существенно для опыта художника. Вообще то, как ван Гог трактует фигуру в пейзаже (допустим, два крестьянина, идущие по дороге, в работе «Кипарис под звездным небом» или прохожие в картине «Желтый дом», или фигурка жнеца, потерявшегося в огромном поле), — это усвоенная из уроков Брейгеля манера подчинить персонаж заднего плана ритмам ландшафта, вписать человека в пейзаж, как дерево. То, что ван Гог постоянно держит в памяти брейгелевское письмо, доказывать не стоит: «пейзаж стал напоминать средневековые картины Брейгеля Мужицкого» — подобные фразы в письмах встречаешь часто.