Екатерина Андреева - Финляндия. Творимый ландшафт

В этом своем последнем большом произведении Аалто переосмыслил творения коллег: радикальный новаторский образ стеклянной церковной стены воспринял он не только у Бриггмана, но и еще в Отаниеми в революционно-пантеистической капелле университетского кампуса, которую спроектировали Кайя и Хейкки Сирен в 1954 году. Студенческий союз, выступивший заказчиком построенной в 1956-м церкви, позднее передал ее местной лютеранской общине, и теперь здесь отпевают, крестят, отпускают грехи всем жителям Отаниеми. Нам повезло приехать в капеллу перед крестинами, в тот момент, когда молодой пастор в белой рубашке зажигал свечи: на незаметных сварных конструкциях стояли подсвечники и лежали священные книги. Алтарь же располагался здесь и не здесь: за прозрачной стеной виден высокий белый крест, воздвигнутый на лужайке перед березами, осинами и елями. Увидав это, обмираешь от восторга. А приходя в себя, понимаешь, что в алтарь-лес не войти, как и в любой церковный алтарь, – так удивительно материализована невидимая граница сакрального. Человеку туда со своим телом не попасть, как в рай. Вот и наблюдаешь с восхищением за местным зайцем, который в два прыжка оказался возле креста и скрылся в алтарном лесу.

В 2002 году зрители режиссера Аки Каурисмяки увидели, как выглядит финская «загробная» жизнь. Главный герой фильма «Человек без прошлого», сталевар из Нурмеса, городка в финской Карелии, известного фестивалем Рождественских песен, приезжает в Хельсинки искать работу. Поезд приходит к ночи, и местные бандиты с целью грабежа мужчину избивают, не найдя у него в чемодане ничего стоящего, кроме маски сталевара, которую они бросают несчастному на лицо, как средневековый шлем. Герою еще хватает сил добрести до знаменитого хельсинкского вокзала, шедевра Элиэля Сааринена, откуда его увозят в больницу, но там он умирает, чтобы тут же воскреснуть и узнать: «Жизнь идет вперед, тебе же лучше, что не назад». Воскресает модернизированный Илмаринен в ту же самую реальность, где и жил: где человек без документов – букашка, неважно, в Хельсинки или в Петербурге. То есть воскрешение есть превращение в бомжа, что вполне соответствует христианским представлениям. И поэтому центральное место действия в потусторонней жизни по Аки Каурисмяки – это небольшой поселок хельсинкских бомжей, которые обитают в вагончиках-контейнерах в бухте восточного района Верккосаари.

Здесь, на другом берегу от ночных многоэтажек финской столицы, жилищный вопрос решен примерно так, как у Шнырька, которому Туве Янссон придумала домик в жестяной банке. Архитектура «загробного мира» – это наши городские окраины, очаги накопления энтропии с акцентом на мусорные баки. В сказке Каурисмяки сохраняются товарно-денежные отношения, и за жилье потерявший память сварщик платит сто финских марок в неделю некоему охраннику пляжа, который крышует бомжей. Эпизод внесения арендной платы достоин отдельного упоминания: ее собирает веселый парень, чей «офис» располагается как раз в мусорном баке. «Извините, что не предлагаю вам чаю», – любезно говорит он, приоткрывая крышку мусорки и принимая начальный взнос.

Как джентльмен ведет себя и сосед нашего героя из ближайшего вагончика, приглашая его выйти в город пообедать – ведь нынче пятница, а по пятницам Армия спасения привозит на эту обочину жизни полевую кухню. И тут сталевар встречает свою любовь, принимая тарелку супа из рук немолодой женщины, забронированной в полувоенную форму Армии спасения, которую она вечерами меняет на фланелевую рубашку и шерстяные носки в комнатке женского общежития, где ничего нет, кроме кровати, коврика, чтобы не дуло из-под двери, транзистора на подоконнике и рыночной фигурки Божией Матери. В этом фильме Каурисмяки свобода быть элегантными, воплощенная в образе главных героев, которые некрасивы, но прекрасны и благородны, как жирафы в зоосаде, вообще напоминает об эксцентричной и великолепной черте финских городов, когда по тихим простым улицам проплывают вдруг ослепительный «бьюик», «кадиллак» или иной розовый, лимонный, нежно-голубой, изумрудный шедевр американского автопрома гламурных 1960-х.

Первым делом отмыв свой новый дом, доставшийся ему от какого-то бедолаги, замерзшего прошлой зимой, наш герой на берегу под деревцем устраивает грядку и высаживает с полкило картошки, чтобы осенью собрать килограмм урожая. Кому-то эта сцена напомнит о Робинзоне. Я же вспоминаю одну историю из жизни Алвара Аалто. В апреле 1941-го он читал лекцию в Технологическом университете в Цюрихе, показывал фотографии Финляндии весной и летом 1940 года и говорил о «строительном инстинкте человека, заброшенного в войну»: «Мы видим жителей разрушенной деревни, возвращающихся на руины своих домов… Они поражены, но полны решимости заново отстроить свое жилье, хотя к этой решимости и примешана неуверенность: как это сделать? Прежде всего срабатывает инстинкт уборки. Трогательный пример того, как заново начинается жизнь, показывает крестьянка, от дома ее осталась только печь, где она только что испекла первые караваи. Вот дом без стен и крыши и его раненое, но все еще бьющееся сердце» [58] Aalto, Alvar. «The Reconstruction of Europe Is The Key Problem For The Architecture Of Our Time». In: Alvar Aalto in His Own Words . P. 150. . Конечно, важнейшей целью этой и других подобных лекций Аалто был призыв помочь Финляндии, которой угрожал голод из-за неурожая военного 1940 года. Но сам Аалто свою главную задачу видел в том, чтобы предостеречь всех от застройки послевоенной Европы (он думал о мирном времени, когда Европа вовсю воевала) обезличенными домами фабричной сборки, потому что это убивает «строительный инстинкт», свойственный человеку, который-то и спас крестьянку у финской печи. Очнувшись после смерти в горбольнице, не помнящий себя пролетарий Аки Каурисмяки обнаруживает такой же неистребимый инстинкт земледелия и обустройства очага. И его картофельная грядка похожа на средневековые финские огороды, представляющие рай на фресках в Лохье и Хаттуле.

Но она напоминает и о более древнем эпизоде из истории этих мест. Больше 500 миллионов лет назад в нынешнем пригороде Васы упал метеорит. Пригород этот – поселок на кромке метеоритного кратера – называется Сундом. Здесь рос болотистый лес. В начале XIX века было решено эти места осушить. Кого-то из вдохновенных романтиков осенило, как можно облагородить и сделать видимым кратер, то есть как поменять полюс энергии места катастрофы с минуса на плюс. Проект завершился через сто лет, в 1927 году. Взорам предстала абсолютно ровно очерченная чаша диаметром около шести километров, заглубляющаяся от краев к центру на триста метров. Ее площадь разделили на секторы и засевают их теперь основными местными культурами: овсом, ячменем, рожью, сурепкой, льном, пшеницей. А между полями проложены радиусы – заросшие канавы: зайцу-перебежчику надо ведь где-то прятаться от хищных птиц. Когда идешь или едешь к центру Сёдерфьярдена – кратера, где расположен в бывшем овине небольшой музей метеоритов и стоит смотровая башня, птицы и зайцы так и выпрыгивают направо-налево. И дважды в год здесь останавливаются тысячи перелетных журавлей.