Константин Крылов - Нет времени

(«Рядовой Борисов», 1969)

Собственно «криминальной темы» тут как бы и нет. Однако сама модель отношений между героями явно заимствована из уголовного мира. Здесь всё серьёзно: здесь не просто могут убить, но убивают именно как урки, то есть по тем же причинам и теми же способами, что приняты среди урлы.

В сущности, Высоцкий озвучивает простую мысль: нравы «урлы» широко распространены. Да, собственно, чего греха таить: «все у нас так живут». «Не надо лицемерить: все серьёзные люди — урки. Будем говорить правду, благо это легко и приятно».

Повторимся: мы не собираемся оспаривать тот факт, что нравы уголовного мира и этос мира законопослушного в ту пору не слишком отличались. Однако Высоцкий легитимизировал этот факт, сделал его предметом гордости, — или, по крайней мере, вывел из категории «постыдного». Теперь соответствующие факты перестали прятать — напротив, ими стали бравировать. «Всенародный любимец», «первый поэт России», не просто «сказал народу правду» (народ знал её и без него): он сообщил народу, что близкое знакомство с нарами и парашей — это хорошо .

Не менее интересны эксперименты Высоцкого в области русской архаики. В начале статьи мы упоминали традиционно популярные на Руси «разбойничьи» песни. Неудивительно, что Высоцкий поработал и на этом материале. Песня так и называется — «Разбойничья»:

Тут обращает на себя внимание тщательно выстраиваемый образ «Руси», красной именно «верёвкой склизскою» и прочим «кнутом». Руси урловской и ментовской, Руси ссученной, если говорить прямо.

Опять же, обращает на себя внимание предельное приближение к реалиям. «Разбойники» Высоцкого — это не романтические гумилёвские «конквистрадоры» и «флибустьеры», это именно что наши урки .

Нетрудно догадаться, что к «ментам поганым» Высоцкий относился именно так, как и подобает правильному урке. Вот, к примеру:

Здесь невозможно не коснуться самой знаменитой (и чрезвычайно двусмысленной, добавим от себя) роли Высоцкого в кино. Имеется в виду «Место встречи изменить нельзя», где Высоцкий играет именно что «мента». Тема эта обширна и для нас неподъёма: фильм был для своего времени рекордным по количеству разного рода «амнистированных смыслов».

Нам, однако, следует подчеркнуть одно: Высоцкий сыграл так, чтобы максимально сблизить образы «мента» и «урки». Его Жеглов, при всём своём обаянии, по сути тождественен своим «клиентам» — и эффективен именно в этом качестве. [173]

Разумеется, здесь возникает вопрос о «дискурсивной ответственности». Очевидно, что Бродский, случайно написавшей фразу «Но ворюги мне милей, чем кровопийцы», даже в страшном сне не мог предположить, что эти слова станут лозунгом новой эпохи (а относительно его собственной поэзии — самой ходовой цитатой). С другой стороны, какой-нибудь Галич, пишучи очередную злобную песенку «про савецких», прекрасно понимал, что он работает «против власти» и «против народа», причём делал это сознательно и с охоткой.

Случай Высоцкого, как мне кажется, представляет из себя нечто среднее. Скорее всего, если бы ему кто-нибудь объяснил, что он работает на Великую Криминальную Революцию, которая разрушит тот мир, который Высоцкому (несмотря ни на что) был дорог (хотя бы потому, что привычен), тот, скорее всего, просто бы не поверил. Со своей собственной точки зрения, он просто «пел как дышал». Но, будучи гением селф-промоушена, он остро чувствовал, что некие темы и направления «перспективнее» прочих, что есть некое «течение», которое выносит наверх и в которое нужно влиться, чтобы иметь успех.

Этот успех определялся не советским литературным начальством, — но, конечно, и не «народом» самим по себе. За последние десять лет мы убедились, что народ не является субъектом, во всяком случае — субъектом вкуса. Народ любит то, что ему втюхивают в качестве объекта любви; если в советское время это было не столь очевидно, то лишь потому, что некоторые «субъекты культурной политики» находились в тени. «Всенародная любовь» к Высоцкому была надлежащим образом организована и подогреваема — умными, дальновидными, авторитетными людьми, очень хорошо умеющими (а в большинстве случаев — и предпочитающими) играть людишками «в тёмную».