Константин Крылов - Нет времени

Теперь повести. Они выстроены, если можно так скзаать, по нарастанию «собственно мистического элемента» в тексте. Михаил Харитонов — сугубый, подчёркнутый реализм, Кубатиев — отыгрыш мистики реалистическими средствами, Мидянин — весёлая кислотная вечеринка.

«Лапсанг Сушонг» Михаила Харитонова — текст в модной сейчас стилистике «ностальжи-пуфф», действие разворачивается от семидесятых до двухтысячных, со смакованием деталей советской и постсоветской жизни. Текст хитрый, с ловушками, сбитыми прицелами и непредсказуемым финалом.

Алан Кубатиев, «Пепельный рейс» — вот это как раз достойный вариант отработки темы «живых мертвецов». Кстати, пример, «другим наука»: практически все эпизоды составлены из штампов (ну что может быть заезженнее во всех смыслах этого слова, чем «голосующая девушка у дороги»?) — однако, целое вполне оригинально и неожиданно.

И, наконец, сладкое. Цирк приехал и привёз бочку с вареньем и корзину с печеньем. Понятное дело, хит сборника — иначе зачем он в финале? Жуткий и развесёлый треш Мидянина «Московские Големы» — про демонических существ, разносящих на части лужковскую Москву — запомнится читателю надолго. Правда, финал — про Москву как Вавилонскую Блудницу, самые очертания которой исполнено ужаса и мерзости, — не выглядит ни смешным, ни даже мистическим. Очень уж похоже на правду.

Что сказать в заключение?

Сборник, как мы уже говорили, отлично составлен: все тексты на своих местах. Большинство из них объединены неким единым мироощущением. Его можно сформулировать так: современная российская реальность до такой степени инфернальна и отягощена злом (нет, даже Злом с Большой Буквы), что по сравнению с ней любая нежить, нечисть и жуть оказываются либо спасительными, либо, как минимум, сравнимыми.

Мы больше не боимся Чёрной Руки, Красной Занавески, злого орка с чёрной отравленной саблей, да и самого Сатану. Нет, не боимся.

По мнению российского коллективного бессознательного образца 2006 года, настоящее, корневое зло — это несколько человек с пустыми глазами, выходящие из подлеска.

Против которых в едином строю стоят люди, единороги, големы, живые деревья, мёртвые отцы, а также наши родные зомби и упыри, которые нас не оставят в беде, ибо только на них, родимых, вся надёжа.

В банке тёмного стекла

Из-под импортного пива

Роза красная цвела…

Один мой знакомый (увы, только по интернету) эмигрант, ныне проживающей на исторической родине, недавно ударился в воспоминания об отъезде.

Описывал он это дело довольно красочно: выезжал он в девяноста первом, и разница в положении между «там» и «тут» была максимальной.

Вот как это ему запомнилось. «Первое, что мы увидели, был шереметьевский duty free, весь светившийся изнутри неземным светом. После холодной и не вполне сытой Москвы 1991 года, после зала ожидания, где на полу вповалку спали какие-то беженцы и плакали дети, чистота и свет производили впечатление иной реальности. Я нарочито твердым шагом направился в duty free, чтобы купить баночный Туборг и бутылку «Золотого Шампанского»; жена. остановилась на пороге и дергала меня за рукав — давай мол, уйдем, мы явно здесь лишние, и сейчас нас отсюда выгонят».

В некотором царстве, в некотором государстве некогда в ходу было слово «низкопоклонство». Обычно к нему добавлялось — «перед Западом». С каковым «низкопоклонством» полагалось вести беспощадную борьбу. Сейчас над этим принято издеваться, а, между прочим, зря: явление-то вполне себе имело место быть. Из некоторых сфер его даже вполне успешно изгоняли. Например, из науки: между прочим, Россия обязана борьбе с низкопоклонством весьма многим, в том числе и кой-какому (пусть хиленькому и двусмысленному) признанию достижений российской науки за рубежом. Но в целом кампанию можно было считать проигранной, поскольку все попытки «утвердить собственную гордость» разбивались о пресловутый «быт».

Здесь важно понять, что речь идёт не о материальном благосостоянии как таковом — скорее уж, о «красивости жизни», о присутствии в ней «гламура». Запад брал (и таки взял) не только и не столько «деньжищами» и «уровнем жизни», сколько общим ощущением того, что в его жизни есть некая красота, а в нашей — в лучшем случае сытое уродство. При этом рост благосостояния не утишал, а, наоборот, обострял тоску по «красивостям»: голодный человек думает о краюхе хлеба, ему не до розанов и бижутерии, но сытому человеку немедленно начинает всего этого хотеться. Хлеб без зрелищ перестаёт лезть в глотку, даже если хлеба много и он дёшев.

Советский Союз образца семидесятых был довольно-таки процветающим (можно даже сказать, массово успешным) обществом. Но именно тогда советский человек, более или менее удовлетворив свои первичные потребности, полетел, как бабочка на огонь, на неземной свет заграничной жизни.

Чем кончился этот полёт, мы все знаем. Некоторый интерес представляет, однако, то, как он начинался. Ещё интереснее наблюдать первые взмахи крыльев там, где для них вроде бы не было места — в классической советской культуре.

Советская культура начиналась с решительного отвержения гламурной сферы, отвержения сознательного и целенаправленного. Это было логично. Советская культура считала себя революционной, а революция — это, как известно, «мир хижинам, война дворцам». Всякая «красивость» — принадлежность дворцов; следовательно, красота и изысканность в каком бы то ни было виде — классовые враги, и поступать с ними надо соответственно. То есть уничтожать как класс. «Роскошь» казалась первым и самым значимым признаком «эксплуатации человека человеком», — и, как таковая, была неприемлема ни в каком виде.

У проблемы было, впрочем, два измерения: красота общественно-значимая, «видимая всем», и красота для частного пользования, приватная, маленькая. Понятно, что к обоим видам «роскоши» революционеры относились с одинаковым отвращением — они не понимали и не принимали ни внешнего вида «дворцов», ни, тем более, их убранства. Впрочем, первая проблема решалась просто: массовым архитектурным вандализмом. Можно даже предположить с известной степенью уверенности, что советская антирелигиозная истерия — с разрушением и разграблением храмов — была вызвана не в последнюю очередь эстетическими причинами: церкви и происходящее в них богослужение были слишком красивы, причём той самой, «роскошной» красотой (которой когда-то соблазнился князь Владимир, принимая православие). Возможно, будь они строже и суше, большевистских истерик на эту тему было бы меньше.