Юрий Шилов - Космические тайны курганов

В новогодних празднествах как бы репетирова­лось еще не утвердившееся противопоставление прош­лого и настоящего, старого и нового. Показательно, что именно во имя приближения будущего соверша­лось жертвоприношение человека — Пуруши, что имен­но к нему устремлялся уподобляемый Индре покойник. Это показатель того, каких титанических усилий и воли и разума потребовало от людей постижение времени будущего, управление которым стало насущной необхо­димостью современной цивилизации.

Представив себе особенности восприятия первобыт­ным человеком пространства и времени, а также при­чинно-следственных связей, можно попытаться уяснить особенности его сознания в целом.

Мифологическое сознание получило окраску "ска­зочности" вовсе не вследствие буйной фантазии перво­бытного человека. Главной причиной была размытость границ между живой и неживой природой, человеком и мирозданием и так далее, что, в свою очередь, по­рождалось неразвитостью вышеуказанного восприятия.

Мало видеть, надо еще понимать. Мы и сейчас не­редко усматриваем в причудливых камнях или сучьях, деревьях или облаках подобия людей или животных, первобытный же человек воспринимал такие подобия как реальность.

Неразработанность причинно-следственных связей влекла за собой отсутствие понятия о качественных различиях. Это "мы сейчас знаем, что человек не равно­значен обществу, а оно не сводимо к территории оби­тания, для мифологического же сознания они отлича­лись разве что величиной и формой.

Вследствие таких вот особенностей и возникали за­мены стихий существами, множественного — единич­ным, естественного — сверхъестественным.

Замены были не произвольными, а имели свои закономерности — "логику мифа", как определил вид­ный советский историк культуры Я. Э. Голосовкер.

Развитие мифа, последовательность его превращений шли по "кривой смысла". Кривая смысла задавалась изначальным событием или образом, который мог варьировать даже в очень широком, но все же не бес­предельном диапазоне. Рассмотрим в качестве примера диапазон Перуна — главного божества древних руси­чей, почитавшегося и другими народами.

По мнению языковедов Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова, слово "перун" происходит от индоевро­пейского названия горы и горного дуба. Поскольку ду­бы часто поражаются молниями, а на возвышенностях тем более, то еще на малоазийской прародине индоев­ропейцев установилась смысловая связь этого слова с грозой и молнией. Все эти четыре значения и бытова­ли в образах родственных божеств: хеттского Перуна­са или Пирвы, литовского Перкунаса и латышского Перкуиса и др. У восточных славян Перун, кроме того, стал богом войны и возвысился над другими богами, а Перуне афганцев оказался связан с Плеядами — звездным скоплением в зодиакальном Тельце. К по­следнему значению ближе всего индоарийский Пард­жанья ("дождевая туча"), который в "Ригведе" пред­ставлен быком и считается покровителем растений, по­скольку поит их дождем и взращивает, оплодотворяя землю. Можно предположить, что в захоронении "кос­мического странника" из Высокой Могилы этот образ представлен парой бычьих лопаток, уложенных вместе с пучком травы и магической плетью рядом с колесами перекрывавшей могилу повозки; возможно, что именно Парджанье посвящен был ливень, сопутствующий по­гребальному обряду.

Кривая смысла, предопределенная изначальным со­бытием или образом, корректировалась в последующем развитии сюжета "законом желания".

Несмотря на неразвитость, неотчлененность от при­роды, желания первобытного человека представлялись ему беспредельными. Человек, как знаем мы из пре­дыдущих разделов, мнил себя равным и даже превос­ходящим богов: следовало лишь толково управлять их намерениями, а если у этого бого-человека и не было еще скатерти-самобранки или ковра-самолета, то толь­ко потому, что не возжелал их с достаточной силой, не составил пока нужной магической формулы...

Коль уж мы упомянули богов, то следует остано­виться на немаловажном вопросе о соотношении мифо­творчества и религии. Последняя культивирует веру в сверхъестественное, которое является лишь малой частью всеобъемлющего мифологического сознания — продукта чрезвычайно развитого воображения, компен­сирующего еще неразвитые знания о мире. Таким обра­зом религию можно определить как опухоль на теле мифотворчества, как искусственно сохраненную и ги­пертрофированную частность отжившей системы миро­восприятия. Другими частностями былого мифологиче­ского сознания, получившими дальнейшее развитие, стали философия и наука. Следует поразмышлять над таким высказанным еще в 30-е годы парадоксом: "Но­вая наука о микрообъекте есть интеллектуальная мифо­логия".

Помимо желаний мифотворцев, на развитие кривой смысла действовали векторы ряда образов и уровней, от внешнего ко внутреннему и наоборот. А направле­ние кривой задавалось уже в самом начале образом или событием, противоположным изначальному. Между эти­ми-то полюсами и изгибалась "кривая смысла". В ка­честве ее примеров можно привести множество выдер­жек, а то и целых гимнов "Ригведы"; желающие могут подыскать их среди цитат, приведенных в книге.

То, что с позиции абстрактно-логического мышления является заблуждением, в мифологическом мышлении представляется законом волшебства. А заблуждения не обнаруживаются потому, что, исчерпав всевозможные комбинации желаний и превращений, кривая мифологи­ческого смысла замыкается в круг. И человек выносит из углубления в существо мироздания не знания о нем, но его многомерный образ. Это тоже способ познания, но не рассудком, а чувствами (подсознанием).

Знания мифологически мыслящего человека убоги, но образность мировосприятия неизмеримо выше, не­жели у современного человека; логика его кажется нам чрезвычайно наивной, но интуиция представляется не­вероятно глубокой и точной.

Это был иной способ познания мира, утверждения и существования в нем. Мифологическое сознание "уга­дывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо... воображаемый объект "мифа" не есть только "выдумка", а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем".

Вдумаемся в это авторитетное заключение Я. Э. Голосовкера. Оно поможет понять то рациональ­ное зерно, которое оставила современности культура первобытной эпохи.

Ученых XIX века, впервые занявшихся исследовани­ем индоевропейской языковой общности, поразило сход­ство не только многих слов, наименований божеств и мифологических сюжетов, но также элементов мате­риальной культуры народов, отдаленных друг от дру­га тысячами, десятками тысяч километров. Родилась теория миграций — переселений. Одно время ею пы­тались объяснить и сходства в представлениях и ве­щах негроидов Африки и монголоидов Заполярья. Но затем пришлось всерьез заняться закономерностями развития человеческой культуры вообще. И тут в авангарде оказались исследователи, которые приняли методологию исторического материализма.