Артур Кёстлер - Артур Кёстлер - Размышления о виселице

Тем не менее полицейские, поддерживаемые со своей стороны высшими судьями, остаются неумолимы. И их влияние на Парламент и на Министерство внутренних дел превышает таковое же любого профсоюза. Последние скандалы, вызванные казнью нескольких полупомешанных мальчиков вопреки противодействию общества и даже Парламента, были во многом горьким и унизительным уроком. Но одновременно это было и уроком, который открыл им глаза и позволил отдать себе отчет в том, что если средний британский полицейский как личность отважен и человечен, то полиция как учреждение со своим корпоративным духом, своим менталитетом «око за око, зуб за зуб» есть нечто совершенно иное.

Вот мы и добрались до последнего пункта, интересующего нас в этой главе, — до влияния политических партий на применение уголовного законодательства. В последние годы мы сталкивались не с одним министром внутренних дел, который был последовательным приверженцем смертной казни, находясь у власти, и столь же последовательным ее противником, оказавшись в оппозиции. Прежде чем стать министром внутренних дел, сэр Сэмюэль Хор сражался за ее отмену; овладев этим портфелем, он ее отмене препятствовал. Не успел он расстаться со своей должностью, как снова стал противником смертной казни и написал на сей предмет чрезвычайно волнующую книгу. Следующий пример — Чатер Ид, социалист. Прежде чем стать министром, он боролся против смертной казни; едва он приступил к исполнению обязанностей, как... и т. д.

Последний с точки зрения хронологии — Ллойд Джордж старший, консерватор. В 1948 году, прежде чем стать министром внутренних дел, он голосовал за отмену смертной казни; в 1955 году он выступил против отмены от имени правительства. Если Небо позволит, в один прекрасный день у него будет возможность проголосовать за.

Все это говорит, что министр внутренних дел не только выражает правительственную точку зрения на смертную казнь. Именно ему, после Господа Всемогущего, принадлежит право решения — повесить того или иного человека или нет. Можно было бы полагать, что столь тяжкая ответственность делает его недоступным для любого внешнего влияния. Недавние примеры показали, что дело обстоит далеко не так.

Мне хотелось бы надеяться, что это ретроспективное обозрение, каким бы беглым оно не было, до некоторой степени рассеяло туман вокруг этого вопроса. А также — что оно поможет читателю подойти к проблеме смертной казни, сохраняя историческую перспективу и не разделяя сложившихся предрассудков.

В «Человеке и животном» Мэнджина есть гравюра под заглавием «Казнь свиньи». Свинью, в человеческой одежде, со связанными лапами, держит на эшафоте палач, который закрепляет на ее шее веревку. Напротив стоит секретарь суда, читающий свиток с приговором. У подножья теснится толпа, — такая, какая обычно собирается у Тайбернского дерева. Матери поднимают детей на руках, чтобы тем было удобнее смотреть, в то время как нотабль с суровым выражением лица показывает пальцем на визжащую свинью, безусловно, объясняя, что «она получает лишь то, что заслуживает».

Животные, виновные в убийстве человека, в Средние века и в отдельных случаях вплоть до XIX века бывали судимы по закону, их защищал адвокат, иногда их оправдывали, чаще же приговаривали к повешению, сожжению или закапыванию живьем. Свинья с гравюры убила ребенка. Она была повешена в 1386 году в Фалезе. Лошадь, убившую человека, повесили в Дижоне в 1389 году. Другую свинью, кормившую выводок в шесть поросят, приговорили к смерти за убийство ребенка; было это в Савиньи в 1457 году, но поросяток оправдали «за отсутствием положительных доказательств их соучастия».

Еще одно преступление, которое могло стоить животному жизни, кроме преднамеренного или непреднамеренного человекоубийства, — половое сношение с человеком. В этом случае обоих виновных, и человека, и животное, сжигали живьем вместе, по определению Lex Carolina. Последний из известных нам случаев — тот, что произошел с Жаком Ферроном, сожженным в 1750 году в Ванвре за акт содомии с ослихой. Однако же ослиха была оправдана, после того как приходской кюре и многие нотабли подтвердили, что она стала «жертвой насилия и не участвовала в преступлении по своей доброй воле».

Смертная казнь по отношению к животным вышла из употребления в течение XVIII века. Последний случай, который еще помнят, — осуждение и казнь собаки, участвовавшей в краже и убийстве в Делемонте (Швейцария) в 1906 году.

Почему случилось так, что мы находим казнь животного делом еще более возмутительным и более отвратительным, нежели казнь человека? Этот вопрос заслуживает исследования.

Возьмем сначала слово «отвратительный». По большей части мы, не будучи вегетарианцами, вовсе не испытывает чувства отвращения при мысли о теленке, которого забивают, не причиняя ему страданий, или о застреленной дичи. Мысль о казни животного вызывает у нас отторжение, поскольку нам кажется неоправданным и «неестественным» положить конец жизни животного, особенно учитывая то, что сопровождающий это гротескный обряд делает процедуру еще более мрачной. Но повешение мужчины и женщины — также неестественная церемония, и в ней нет ничего привлекательного. У убийцы и солдата есть причины убивать, и это делает их поступок более или менее спонтанным. На месте казни эта спонтанность, которая искупает презренность самого деяния, отсутствует. Остается лишь церемониальный и мрачный аспект действия, заключающегося в том, чтобы пробить затылок. Допустим, однако же, что чувство отторжения, вызываемого эстетическими причинами, второстепенно. Настоящий вопрос заключается в следующем: почему с точки зрения разума мы находим казнь животного более отталкивающей, нежели казнь человеческого существа?

Рассмотрим эту проблему с точки зрения защиты общества. Мы знаем, что факт повешения поросенка не помешает другим свиньям нападать на детей, оставленных по небрежности в пределах их досягаемости. Надежно запереть поросенка — вполне достаточная защита для общества. Но это не ответ, потому что опыт доказывает, что казнить людей — в смысле устрашения — не более эффективно, нежели их запирать. В этих условиях вера в устрашение посредством смертной казни исчезает, и повешение человека оказывается столь же бесполезной жестокостью, что и повешение лошади. Почему же мы больше негодуем при мысли о расправе с лошадью? Потому что она беззащитна? Связанная или прикрученная к стулу женщина, которую в таком виде доставляют на эшафот, не менее беззащитна.

Стало быть, нужно искать ответ в другом месте. Попробуем подойти с такой стороны: «Эта несчастная тварь не знала, что делала. Она не может рассматриваться как способная нести ответственность за свои поступки. В этих условиях процесс превращается в чистый фарс». Кажется, что мы вышли, наконец, на верный путь. Но так ли это на самом деле? Ведь если вам приходилось когда-либо видеть виноватые глаза своей собаки, после того как она стащила котлету или растерзала туфли, вы поймете, что у присяжных не будет другого выхода, нежели объявить ее виновной, в силу правил М'Найтена: ваша собака знала природу своего поступка и знала, что совершать его дурно .