Андрей Якубовский - Профессия: театральный критик

Это замечание касается прежде всего комической линии спектакля, связанной с образом графа Бертрама Руссильонского и его "прихвост-ника", как называли этого героя в старинных переводах комедии, капи­тана Пароля.

Высокородный Бертрам в исполнении талантливого Иена Ричард­сона не столько чванливый и высокомерный юноша, воспринимающий свой брак с Еленой как оскорбление фамильного достоинства, сколько легкомысленный повеса, более всего пекущийся о свободе, о своем пра­ве наслаждаться жизнью. Непосредственный, деятельный, он открыт всем ветрам и всем влияниям, среди которых немалую роль играет и влияние пустопорожнего хвастуна Пароля. Он совсем не желает связы­вать свою судьбу, да еще на самом пороге жизни, с женщиной — будь то Елена или кто другая. Но ведь в образе Бертрама можно было оты­скать и нечто большее, чем легкомыслие, осудить героя за душевную черствость, не только за неумение, но и за нежелание понять душевную красоту своей суженой. Нельзя сказать, что актер совсем миновал эти мотивы образа. Но он наделил своего Бертрама обаянием нетерпеливой и неопытной юности, которой все прощается, отнесся к нему с добро­желательным юмором и снисходительностью.

В образе Пароля, в котором явственно дает о себе знать сатириче­ское негодование драматурга, было где блеснуть незаурядному дарова­нию первого комика театра Клайва Свифта. Ему предстояло дать жизнь персонажу, родословная которого восходит к бессмертному Фальстафу, безжалостно осмеять его самомнение и безудержное бахвальство, его корыстность и моральное ничтожество, его зловредность для окружаю­щих, наконец. Клайв Свифт ведет роль виртуозно, он блестяще владеет искусством смеха. Но его Пароль— это мелкий шулер, дешевый об­манщик, которого и раскусить-то ничего не стоит, было бы желание. Нет в игре актера непримиримой злости к герою, комическому, но тем не менее опасному.

Елена — это одновременно и жертва легкомысленного, бессердеч­ного Бертрама, существо целомудренное и простодушное, и натура, бо­гато одаренная способностью чувствовать и мыслить, мужающая в сме­лом преодолении препятствий на пути к счастью. Все это прекрасно раскрывает Эстелл Келер. И в то же время ее героине не хватает энер­гии, силы чувств, смелости и простонародной сметливости, которые отнюдь не исключают душевной тонкости. Актриса создает образ пле­нительный, но камерный, показывает нам несчастливо влюбленную де­вушку, которой любовь помогает преодолеть неопытность. А ведь у Шекспира она ведет борьбу и за свое человеческое достоинство...

В спектакле англичан вообще очень ясно раскрывается это сопос­тавление неопытной юности и умудренной годами зрелости. От имени последней здесь выступают и благородный Лафе (Брюстер Мейсон), и добродушный, общительный король Франции, исповедующий челове­колюбивую философию всеобщего равенства (Себастьян Шоу), и утон­ченная, всепонимающая и доброжелательная графиня Руссильонская (Кэтрин Лейси). Каждый из этих образов создан с той мерой правдиво­сти, за которой угадывается блистательное мастерство. В каждом звучит на свой лад одна и та же тема сочувствия к молодости и волнения за нее, тема трогательная и патриархальная.

Наша третья встреча с талантливым коллективом из Стратфорда бы­ла, бесспорно, интересной. Она была встречей с современным сцениче­ским искусством Англии, обогатила нас новыми впечатлениями, мысля­ми. И если мы все же решились высказать гостям наши замечания, то прежде всего потому, что высоко ценим их искусство, храним в памяти прежние спектакли Королевского Шекспировского театра и будем рады вновь встретиться с ним.

(Шекспир — наш современник // Комсомольская правда. 1967. 27 дек.).

США

"Наш городок" Торнтона Уайлдера

Июнь 1973 г.

Торнтон Уайлдер написал пьесу "Наш городок" о том далеком вре­мени, когда двери домов провинциальных американских городов еще не запирались на ночь, а наш век делал первые шаги. Вашингтонский театр "Арена Стейдж" поставил пьесу знаменитого драматурга в 1972 году и привез ее к нам.

Этот спектакль невозможно описать, как невозможно описать ро­ман, в котором главное заключено между строк. Одни по утрам убегают в школу, другие изо дня в день встают ни свет ни заря, одевают, кормят завтраком, обедом, ужином; одни встречаются, влюбляются, женятся, другие, глядя на них, вспоминают молодость, дают последние наставле­ния, прощаются, улыбаясь сквозь слезы; одни в свой срок или до време­ни уходят из жизни, другие оплакивают их, заступают на их место, про­должают жить...

На протяжении трех не слишком долгих актов мы знакомимся с двумя типичными американскими семьями, наблюдаем течение трех дней их жизни, разделенных годами. Перед нами проходит повседнев­ность, как она есть, со следами опустошающего однообразия, придавли­вающей житейской маяты, с привычными радостями и горестями. Од­нако фрагменты заурядного семейного быта постепенно приобретают особое значение.

Оно возникает в пьесе исподволь, достигается в спектакле плано­мерно. Персонажи располагаются как бы на расходящихся концентри­ческих кругах: вот хорошо различимые герои; вот, чуть поодаль, одной-двумя чертами схваченные продавец молока, разносчик газет, регент церковного хора; вот, наконец, прихожане на церковной спевке, гости на венчании— они сливаются в некое нераздельное целое, границы которого размыты. Где-то там, за пределами представленного на сцене, городок... Но мысль и фантазия не хотят оставаться в этих рамках, их ведет за собой лицо от театра — Режиссер.

Роберт Проски играет эту роль грандиозно: на пределе сосредото­ченности и простоты, сдержанности и непринужденности, с мягким юмором, в котором сквозят грустная мудрость и до старости неизжитая вера. Актер направляет течение спектакля, приводит его к сложному единству жизненной конкретности и вольных размышлений — частно­сти здесь значительны, обобщения человечны, мелочи подсвечены юмором, за смешными черточками видится нешуточное. В спектакле происходит постоянная смена театральной оптики и эмоционального настроя, сквозь обыденность пробивается поэзия.

Где-то в темной глубине на разных уровнях висят немые свидетели давней эпохи — стулья, проволочная клетка, допотопный фотоаппарат. Всю природу вбирает в себя ветка дерева, нависающая где-то высоко над сценой. Мир обиходных вещей исчезает: актеры виртуозно обра­щаются с невидимыми предметами, раззадоривая нашу фантазию. Вслед за драматургом, преодолевая косную прозу, режиссер Алан Шнайдер бережно, любовно обходится с человеком. В нем, в человеке, театр и открывает неиссякаемый источник поэтического. Актеры "Аре­ны Стейдж" на наших глазах воссоздают жизнь человеческого духа.