Андрей Зорин - Чувственная европеизация русского дворянства ХIХ века. Лекции.

После второй неудачи, сжегши рукопись второй раз, он прекратил принимать пищу, и вскоре умер, так и не начав работу над третьей частью.

Русские филологи уже давно показали, что общий план романа Гоголя был основан на плане знаменитой "Божественной комедии" итальянского поэта Данте, разделенной, как известно, на три части: "Ад", "Чистилище", "Рай", три части гоголевской поэмы должны были соответствовать трем частям вот этой дантовской поэмы.

-- Вот, ну, все помнят, что Гоголь назвал "Мертвые души" не романом, а поэмой. И эти две поэмы, гоголевская и поэма Данте, вот состояли из этих трех частей. Данте написал, Гоголь -- нет. Но первая часть должна была соответствовать аду, вторая -- чистилищу, третья -- раю. Параллель очевидна, но очевидно и глубокое различие. Данте проводил своего героя из ада в чистилище, а потом в рай. Но, в отличие от Гоголя, он никогда не воображал себя, что сам ад может мистическим образом превратиться в рай.

Трилогия Гоголя была не закончена. И в любом случае общий план его поэмы не был понятен современниками. Но в этом представлении о прошлом, настоящем и будущем России Гоголь не был одинок.

Интересно, что и Чаадаев, о котором я уже упоминал, тоже думал в значительной мере сходным образом. В 1837-ом году, то есть, через год после того, как появилось философическое "Письмо", Чаадаев написал "Апологию сумасшедшего", где он был объявлен сумасшедшим, как я говорил, официально, где он совершенно переформулировал свою позицию. Мы уже никогда не узнаем, какие именно мотивы лежали за этим новым произведением? То ли Чаадаев хотел реабилитировать себя в глазах властей, после постигших его репрессии, то ли он искренне изменил свою точку зрения, или, на самом деле, считал, что то, что он пишет в "Апологии сумасшедшего" естественным образом вытекает из того, что написано в первом философическом "Письме".

В любом случае написание "Апологии" не привело ни к каким изменениям в его ситуации, запрет с его имени не был снять, разрешения публиковаться он не получил. Но в тексте "Апологии", каковы бы ни были цели и мотивы создания этого произведения, Чаадаев ни одним словом не отказался от своего предыдущего произведения. Наоборот, он утверждал, что дальнейшие размышления на эту тему привели его к мысли о том, что будущее России намного более славное и поразительное, чем кто бы то ни было, мог вообразить.

Как писал Чаадаев: "Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их. Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю, мы самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества. Очень интересно это, я часто говорил".

За год до того вышло "Письмо" Чаадаева, где он говорил, что у России нет истории, и она вышла из хода мирового развития. Но, тем не менее, он считает, что это высказывание каким-то образом совместимо с тем, что Россия "предназначена быть совестным судом по тяжбам всего человеческого духа", что здесь есть связь, и нет, безусловно, противоречия между двумя этими утверждениями.

Чрезвычайно интересно, что в конец, в самом конце "Апологии" Чаадаев очень резко напал на Гоголя, но "Мертвые души" еще к тому времени не были напечатаны, речь шла о "Ревизоре", но Чаадаев сравнил восторженный прием, оказанный современниками "Ревизору" с негативной реакций на его "Письмо". Похоже, что он видел в Гоголе своего главного соперника в дискуссии о будущей судьбе и образе миссии России.

Таким образом, вот в одно и то же время, вот в конце 1830-х -- начале 1840-х годов Чаадаев и Гоголь, совершенно независимо друг от друга, сформулировали единый логический, или точнее говоря, супралогический, так сказать, логическую или супралогическую схему, по которой главное преимущество России и состояло в ее отсталости. И они видели, что их стране предстоит драматический, даже мистический трансформационный рывок в будущее, который однажды сделает ее способной возглавить все мировое сообщество народов и повести его за собой. Эта идея объединила множество последователей среди писателей и мыслителей, которые больше между собой не соглашались вообще ни в чем. И интересно, что многие из них или даже большинство считали, что такого рода трансформация произойдет, скорее раньше, чем позже, и что они могут оказаться не только пророками, но и свидетелями этого поразительного преображения.

В 1854-ом году после того, как чрезвычайно тяжело для России проходило, уже обозначилось поражение России в Крымской войне, один из создателей и идеологов славянофильства, один из самых крупных мыслителей славянофилов Алексей Хомяков написал стихотворение под названием "Русь", которое на первый взгляд содержит обличение России, которое на первый взгляд очень плохо сочетание с его репутацией славянофила.

Интересно, что этот взрыв негодования и проклятий разрешается вроде бы неожиданным, но абсолютно предсказуемым финалом:

Оппоненты Хомякова с другой стороны политического спектра не так охотно использовали библейские ассоциации, но вполне были готовы воспроизвести ту же самую логику. Радикальный и воинствующий западник Николай Чернышевский окончил свой роман "Что делать?", не знаю, читали ли его присутствующие здесь, когда-то это была часть школьной программы, описанием победоносной революции, которая должна была произойти через два года после того времени, когда он в тюремной камере писал этот роман.

Другой радикал Александр Герцен к концу жизни глубоко разочаровался в буржуазном западе, он жил в эмиграции на Западе, который с каждым годом его жизни там нравится ему все меньше и меньше. И он выносил идею, что именно традиции крестьянской общины делают Россию идеальным место для будущего социалистического общества.

В конце 19 -- начале -- 20-го века эту логику воспроизводили политические наследователи, известные как народники. Но, с другой стороны, Ленин, который воевал с народниками и непримиримо боролся с ними, тоже настаивал на том, что социалистическая революция победит не в самой развитой капиталистической стране, а, наоборот, в отсталой. Как он говорил, цепь капиталистических государств будет прорвана в слабом звене. Ленин был марксистом-догматиком. И он, будучи образованным догматическим марксистом, не мог не понимать, что это утверждение противоречит и букве и духу марксистского академического детерминизма, по котором политические события -- есть проявления экономических тенденций, но вера в магию трансформационного рывка была для него важнее, чем логика ортодоксального марксизма.