Сергей Хоружий - Лекции по введению в синергийную антропологию (Томск, сентябрь 2007 г.)

Мы сказали, что по отношению к этому опыту наша позиция – «извне». Но нельзя не видеть, что отнюдь не всякая внешняя позиция позволит решить нашу проблему понимания. Речь идёт о явлениях антропологического опыта – прежде всего, опыта внутреннего, сугубо индивидуального. Мы хотим извне его описать и понять. А как можно извне описывать внутренний опыт? Это уже проблема классической герменевтики. Первое, что мы можем сказать: если мы займём позицию внешнего отстраненного наблюдателя, мы ровно ничего не поймём. Такая позиция рассматривает аскетическую практику как внешний объект, поставленный перед наблюдателем, и занимается его научным наблюдением, понимая таковое в классическом смысле естественных наук: имеется экспериментальный объект, учёный располагается перед ним и наблюдает его. Но таким путём, в этой, как говорит эпистемология, субъект-объектной парадигме , мы понять интересующий нас опыт заведомо не сможем, ибо мы просто не увидим его. Именно так и было в старой науке. Она подвергала явления аскезы чисто внешнему наблюдению и заключала, что аскетическую практику и то, что в ней происходит с человеком, необходимо квалифицировать как некий род психических уклонений, – ибо люди в ней занимаются чем-то достаточно бессмысленным, и при этом употребляют какие-то неестественные средства, экзотические и жестокие. Только такие выводы и может сделать внешнее отстраненное наблюдение, руководствующееся понятиями и представлениями окружающего мирского сообщества, социума, который не разделяет ценностных и других представлений традиции. Иных возможностей здесь не открывается, поскольку в правила субъект-объектной когнитивной парадигмы совсем не входит, что наблюдение аскетической практики должно каким-то образом входить в её мир.

Таким образом, позиция полностью внешняя оказывается безнадёжной, для нее аскетическая практика попадает в разряд аномалий и патологий. Поэтому возникает творческая эпистемологическая задача: найти позицию содержательного описания. Конечно, мы знаем, что если мы будем совсем изнутри, если мы сами всецело причислим себя к традиции, примкнем к ней и войдём в неё, – тогда мы её поймём. Перед нами откроется её внутренний органон, и её опыт станет нашим опытом. Но при этом мы утратим позицию научного описания. Соответственно, нужно нечто третье. Требуется третья когнитивная парадигма – не совсем внутри и не совсем вне. И выработкой подобных «третьих» позиций наука XX века занималась очень активно. В частности, была развита позиция, которую называют позицией участности . Это термин Михаила Михайловича Бахтина, мыслителя, который в последние десятилетия обрел необычайную популярность во всем мире. Как мне сказали, о нём и здесь, в Томске пишутся работы, так что концепция участности вам, возможно, известна. Она означает, что я наблюдаю, но не совсем извне: я меняю позицию наблюдения в зависимости от того, что я познаю. Тем самым, я учитываю установки и мир познаваемого, и в той или иной мере разделяю их. Я сам меняюсь в зависимости от познаваемых содержаний. Но целью моей, тем не менее, остаётся достичь научной дескрипции, совмещая мой взгляд извне с участием в познаваемом опыте, с его разделением. Насколько осуществляется совмещение и по каким формальным правилам – это уже заранее непредсказуемо. Хотя и здесь есть свои методики; можно их в определённой степени и формализовать. Но, во всяком случае, очень существенно, что ты сам не диктуешь познаваемому предмету собственных правил. Ты готов менять правила наблюдения, правила общения с учётом реальных особенностей предмета, с учётом того, что тебе откроется.

Вот с такими установками мы действительно можем сформулировать когнитивную парадигму, которая позволит осуществить содержательные научные описания духовного опыта и духовной традиции. По таким правилам я действовал в книге «К феноменологии аскезы», и тогда удалось достаточно разобраться в строении процесса. Было выяснено, как устроена эта лествица духовного восхождения. Во всех её ступенях мы сейчас разобраться заведомо не сможем, но можно обозначить её крупные элементы. Сама практика никогда не занималась своей жёсткой регламентацией ради регламентации. В одних описаниях полное число ступеней восхождения может указываться одно, в других – другое. Но есть безусловные элементы. Достоверное существование членения лествицы на определенные крупные этапы, блоки является капитальным антропологическим фактом.

Как бы ни варьировались детали, но всегда фиксируется, что лествица, процесс восхождения к цели, включает в себя три крупных этапа. На первом этапе антропологическая работа состоит еще преимущественно в улаживании – или, если хотите, ликвидации – отношений с тем миром, который человек оставляет. Я в своих писаниях называю этот первый этап, в техницистском, системном словаре, «блок отрыва». Человеку нужно оторваться от мирской реальности для того, чтобы затем с ним мог начаться процесс действительного восхождения. В этот блок входят классические феномены религиозной жизни, известные во всех религиозных традициях, но в каждой представляющиеся по-своему. Прежде всего, любая жизнь в традиции, любое вхождение в традицию начинается с духовного события, которое называется «обращение». Это слово входит и в бытовой словарь, и приблизительно в том же смысле: мы говорим о человеке, принявшем какую-то веру, что он обратился в эту веру. Достаточно объёмная научная задача связана с изучением этого явления. Что происходит с человеком при обращении? К самым ранним разработкам на эту тему принадлежит знаменитая мифологема Платона, представленная в седьмой книге диалога «Государство», мифологема пещеры. Ситуация человека в обыденном эмпирическом существовании описывается здесь Платоном как позиция пленника, заключенного в пещере; перед его глазами – стена пещеры, а за спиной его горит огонь. Там очаг, в котором что-то сгорает, а на стене, на которую обращён взгляд пленника, движутся отблески огня, неопределенные тени, очертания, отражения. Итак, в обычной своей ситуации человек видит лишь тени и отблески. Если же он желает увидеть настоящий свет, источник всей картины, ему нужно обернуться, обратиться . Таков первый смысл метафоры пещеры, смысл очень прямой, но и очень ёмкий. Нужно обернуться и вместо отблесков начать видеть сам источник, оборотиться на источник света.

Вокруг этого дальше развивалась достаточно сложная диалектика религиозной жизни. Вслед за обращением развёртывается собственно сам духовный процесс. Религиозное сознание очень рано обнаружило, что возможны разные парадигмы, разные типы этого процесса. Античное сознание рисовало такой духовный процесс, который вслед за обращением начинает развёртываться как путь возвращения к самому себе . Человек, пройдя обращение, должен далее совершить некоторое странствие. Метафора странствия – это универсальная метафора для процесса обретения какого-то опыта, последовательного обогащения опытом. Но к чему ведёт это странствие? Для античного сознания, как все вы знаете, полный и совершенный образ странствия представлен, прежде всего, в великой поэме Гомера, название которой само стало термином и синонимом странствия, – «Одиссея». Человек в своей судьбе проходит некоторое странствие, и в результате него он возвращается на свой родной остров, на Итаку.