Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

— Verfluchter Ort! — проворчал мой немец. — Es ist kein goldener Löwe mehr da! (Проклятое место! Уж нет там больше Золотого Льва!)

— Что это значит? — спросил я, но почтарь, не отвечая ни слова, ударил по лошадям и через несколько минут подвез мою коляску к трактиру «Zum guten Gewissen» («К Доброй Совести»).

Выхожу из экипажа, но не узнаю знакомого мне дома. Слова моего почтаря пришли мне на память, и я, соображая их со значением странной вывески трактира, стал подозревать, что тут должно таиться что-нибудь необыкновенное.

Время было обедать, и я, взяв номер в гостинице, сложил там свою поклажу и сошел в залу, где накрыт был общий стол, table d'hôte . Посетителей было человек до двадцати, всякого звания. Один из них, высокий, худощавый мужчина, с черными усами и с прусским железным крестом в петлице, обратил на себя мое внимание. Я пожелал быть его соседом за столом, уверенный, что два отставных воина, которые в одно время сражались за одно дело, найдут о чем потолковать. В самом деле, как скоро кушанье было принесено, я поместился рядом с ним. Скоро мы завязали разговор. Сосед мой был отставной майор прусской службы, уроженец яуэрский. В кацбахском сражении он был тяжело ранен, оставил службу, женился, овдовел и остался совершенно одиноким; теперь ему нет другого утешения, как курить табак, играть в тарок и читать политические новости, до которых он страстный охотник. Из его слов я мог заключить, что он пользовался от раны в Яуэре в то самое время, когда я там же лечился от болезни. Это обстоятельство еще более сблизило нас, и само собою речь дошла до расспросов: с кем я был знаком? Кто меня пользовал? Где я квартировал? И тому подобное. При этом случае я расспросил его о прежних моих хозяевах, здравствуют ли они и почему не содержат более трактира «Zum goldenen Löwen». — Тут пруссак мой испустил тяжелый вздох, поднял глаза к небу и таинственно шепнул мне: «Hier liegt etwas Unbegreifliches!» (Здесь есть нечто непостижимое!); потом прибавил: «Вашего доброго хозяина давно уже нет на свете: он… умер в 1817 году; но кончина его сопряжена с такими чудесными обстоятельствами, что вы, может быть, им с трудом поверите, хотя в их достоверности нет никакого сомнения. Если вы желаете знать все подробности этого происшествия, то никто не может их вам рассказать обстоятельнее моего, потому что тот самый, через которого все дело обнаружилось, был моим лучшим другом… но и его уже нет более на свете!..» Тут мой майор опять вздохнул, впал в задумчивость, и слеза тихо покатилась по его щеке. После краткого молчания, которого я не смел прерывать своими любопытными расспросами, почтенный сосед мой, обращаясь ко мне, сказал: «Молодой человек, знаете ли вы, как тяжело для человека, одинокого на земле, лишиться единственного друга?.. Дай вам Бог никогда этого не испытывать! Преждевременная кончина моего друга ознаменована самыми непостижимыми явлениями и имеет тесную связь с обстоятельствами смерти Гольцмана. Но, может быть, вы не охотники до сверхъестественных происшествий, и рассказ мой покажется вам…?!» Я упрашивал его не томить более моего любопытства и уверял его, что я страстный охотник до всего чудесного и допускаю некоторые сверхъестественные и необыкновенные происшествия. «Очень хорошо, я расскажу вам эту историю, только подождите пока отобедаем. Вы знаете, что есть всякие люди: одни ничему не верят, другие чересчур суеверны; суждений тех и других я желал бы избегнуть, потому что это дело мне слишком близко к сердцу». — «Да не угодно ли вам будет, господин майор, сказал я, пожаловать после обеда в мою комнату? Там, кроме меня, слушателей никого не будет». Он охотно согласился. Так, отобедавши, мы приказали принести нам кофе в мой номер, и там добрый майор, закурив свой канастер, начал следующий рассказ.

— Вы знаете, что покойный Гольцман был человек смирный, кроткий, богобоязливый и честный до крайности: но вы, может быть, не знаете, что жена его, несмотря на свою привлекательную наружность, имела совершенно противный нрав. Впрочем, одни только самые приближенные к Гольцману могли знать об этом, потому что он никогда не роптал на судьбу свою. По окончании войны один пленный француз, который во все время своего плена посещал ежедневно дом Гольцмана, не захотел воспользоваться свободой, возвращенной ему по случаю заключения мира, и расположился на жительство в Яуэре. Это обстоятельство удивило многих, потому что француз не имел ни состояния, ни ремесла, ни таланта для пропитания себя в чужой земле. Дело в том, что он влюбился в трактирщицу и дал ей слово жениться на ней, как скоро она овдовеет; но так как Гольцман был еще не стар и здорового сложения, то преждевременному жениху предстояло долго ожидать брака, а может быть и никогда его не видеть, тем более что жена Гольцмана была только пятью годами моложе своего мужа и, ведя не совсем воздержанную жизнь, легко могла отбыть прежде него в царство мертвых. Дела Гольцмана были в хорошем состоянии; он нажил себе порядочный капитал и, за неимением детей, намерен был взять в свой дом одного бедного сироту, которого отец, друг Гольцмана, был убит в сражении. Он полагал, что занятия по воспитанию и образованию этого приемыша послужат ему некоторым развлечением от домашних междоусобий; но ожидания его не совершились, как вы сейчас увидите.

Гольцман имел сношения по торговле с суконным фабрикантом Кунценбергом из Бреславля: с этим почтенным негоциантом я был знаком с детства, мы воспитывались вместе в одном училище, словом сказать, он был моим искренним другом. Когда Кунценберг приезжал в Яуэр, он всегда останавливался у Гольцмана. Раз, как-то… это было шестнадцатое апреля 1817 года… он, имея до него особую надобность, приехал в наш город и по обыкновению остановился в трактире «Золотого Льва». Жена Гольцмана объявила приезжему, что хозяина в городе нет, что он уехал по делам. На вопрос, скоро ли он будет, она отвечала, что этого и сам Гольцман при отъезде не мог определить. Кунценберг решился дожидаться его возвращения и расположился в трактире. Когда настал вечер, он лег в постель и скоро заснул крепким сном. Но вдруг, около полуночи, он чувствует, что с него кто-то тащит одеяло и будит, толкая в плечо. Он в просонках открывает глаза, глядит… не грезы ли?.. всматривается пристальнее и едва верит своим глазам!.. Перед ним стоит сам Гольцман, бледный мертвец, покрытый саваном; на груди у него глубокая рана, он обагрен кровью. Кунценберг невольно испустил крик; но призрак, зажав ему рот рукою, сказал: «Не кричи и не буди никого в доме: жена моя тебе сказала, что я отлучился по делам — это неправда. Она меня зарезала ножом… да! Да! Зарезала ножом и, чтобы утаить свое преступление, спрятала мое тело под кучею сору, на дворе. Успокой мой прах и предай его земле; если ты это исполнишь, будь уверен, что я у тебя в долгу не останусь». Сказав эти слова, мертвец исчез. Кунценберг долго был ни жив ни мертв от этого необыкновенного явления; наконец ему пришла мысль, что его видение было действием напряженного воображения. Успокоенный этою мыслью, он опять уснул, встал рано и пошел прогуливаться; ночное приключение повсюду его преследовало. Несколько раз он решался идти к бургомистру, чтобы рассказать ему все, но опять раздумывал, опасаясь, чтобы его не приняли за какого-нибудь духовидца и не осмеяли за легковерие. Притом же он сам не был в состоянии отдать себе ясного отчета, видел ли он все это действительно наяву или только во сне. Возвратившись домой, он нашел, что трактирщица занималась преспокойно своим хозяйством; на вопрос его, скоро ли будет ее муж, она без малейшего смущения отвечала: «Бог знает!» Кунценберг, убедившись еще более, что явление предыдущей ночи существовало только в его воображении, перестал беспокоиться и не открыл никому своей тайны. Между тем Гольцман к вечеру не возвратился, и Кунценберг принужден был провести еще следующую ночь в его доме. Под вечер он улегся спать и непробудным сном проспал до двенадцати часов; но в самую полночь опять он чувствует, что кто-то его толкает и будит, называя его по имени. Ужаснувшись, он привстал на постели: и что же?.. Перед ним та же тень Гольцмана, только на этот раз с суровым видом. «Ты не послушался меня, — заговорил призрак, — а я тебе сказал правду: жена моя меня убила. Объяви о том полиции и похорони мое тело. Если ты этого не исполнишь, горе тебе! Если же ты предашь земле прах мой, то в знак благодарности я тебе предскажу час твоей кончины». С этими словами тень исчезла. Пораженный вторичным явлением, Кунценберг соскочил с постели в чрезвычайном смущении; ему было душно: мысль, что находится под одним кровом с злодейкой, которая умертвила своего мужа, до того его встревожила, что он бросился бежать из этого проклятого дому и до рассвета бродил по улицам города. Я в то время жил на даче, за городскими воротами, где разводил небольшой сад, как поутру вбегает ко мне Кунценберг в ужасном смущении и с растрепанными волосами, берет меня за руку и выводит в сад. Тут он, дрожа еще от страха, рассказывает мне свои приключения и просит совета. Его рассказ меня немало поразил; я сказал ему, что надобно немедленно спешить к бургомистру и просить его о приказании произвести обыск по объявлению мертвеца.