Бронислав Малиновский - Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии

Весьма важная разновидность эротических снов — сны инце-стуального характера. Однако любые распросы на эту тему сталкиваются с серьезными трудностями. Обыкновенно такие раскованные в большинстве сексуальных вопросов, наши туземцы делаются крайне чувствительными и щепетильными всякий раз, как речь заходит об их специфических сексуальных табу. Особенно это справедливо для табу на инцест, и прежде всего того из них, которое затрагивает отношения брата и сестры. Для меня бывало совершенно невозможно напрямую разузнавать об опыте инцестуальных снов у любого из моих информаторов; но даже общий вопрос о том, случаются ли инцестуальные сновидения, всегда встречался с негодованием, или же ответом ему служило неистовое отрицание. Только путем очень постепенного и осторожного выяснения у самых моих доверенных информаторов я смог узнать, что подобные сны-таки случаются и что они, по сути, — общеизвестное неприятное явление. «Мужчина иногда печален, испытывает стыд, у него плохое настроение. Почему? Потому что ему приснилось, что он имел сношение с сестрой», и такой мужчина говорит: «Это заставило меня устыдиться». Тот факт, что инцестуальный сон, особенно про брата и сестру, случается часто и серьезно волнует туземцев, частично объясняет сильную эмоциональную реакцию на любые расспросы на эту тему. Соблазн «запретного плода», повсюду преследующий мужчин в сновидениях и мечтах, заставляет вспомнить об инцестуальных мотивах в тробрианских народных сказках; он навсегда связал любовь и любовную магию с мифом об инцесте (гл. XIV).

Важно отметить, что, как мы увидим вскоре, даже инцестуальные эротические сны прощаются на том основании, что магию применили по ошибке, что она случайно спутала направление или что была неправильно выполнена по отношению к тому, кто видит сон. Теперь мы можем сформулировать более точно, как тробриан-цы относятся к снам. Все правдивые сны возникают в ответ на магию или подвластны духам и не являются спонтанными. Различия между произвольными, или спонтанными, сновидениями, с одной стороны, и стереотипными снами — с другой, примерно соответствуют туземному различению снов sasopa (ложных или иллюзорных) и снов, наводящихся магией или духами, то есть правдивых, имеющих отношение к делу и провидческих; или же указанное различие соответствует разнице между снами без и 'ula (причины или повода) и снами с и 'ula. В то время как спонтанным снам туземцы не придают большого значения, другие сны они относят к той же сфере, что и магическое воздействие, и считают, что реальность этих снов сравнима с реальностью мира духов. Несообразности и пробелы в их представлениях о снах сопоставимы с такими же дефектами во взглядах на существование после смерти в бестелесном состоянии. Возможно, более всего в их представлениях выделяется та мысль, что магия сперва реализуется в сновидениях, которые затем, воздействуя на сознание, могут тем самым объяснить происходящие события и объективные изменения. Таким образом, все «правдивые» сны действительно могут быть вещими.

Другая интересная связь между сновидениями и мистической системой взглядов у тробрианцев — это неоднократно повторяемые в мифах и сказках пророческие видения, — предмет, только слегка затрагиваемый здесь. Так, в мифе о происхождении любви мы увидим, что к открытию трагического двойного самоубийства и магического запаха мяты мужчину из Ивы подталкивает сон, в котором он видит, что произошло в гроте. В мифе о происхождении колдовства брат видит во сне, что его сестра убита крабом-колдуном из начала времен. В сказке, на которую мы вскоре будем ссылаться (о змее и двух женщинах), мужчина из Вавелы видит во сне несчастную девушку и приходит ей на помощь. В других сказках герои отчетливо видят события, происходящие в другом месте, а рифмованные стихи, пропетые на расстоянии, действует как заклинание и вызывают у адресата грезы наяву. Понятно, что сновидение, греза, магическое заклинание, достижение цели с помощью обряда и мифологический прецедент спаяны воедино в систему самоподтверждающихся реалий. Способность видеть сны считается одним из реальных проявлений магии, а поскольку сновидение есть очевидный личностный опыт, то он убеждает, что применяемая специфическая магия действенна. Таким образом, в представлениях туземцев об эффективности магии и о мифологической реальности присутствует важная эмпирическая связь, о которой не следует забывать, если мы хотим понять психологию верований у тробрианцев.

Предмет сновидений в целом, и эротических сновидений в частности, проливает ощутимый свет на поток фантазий и мечтаний у туземцев. Психология их снов во многом сходна с психологией романтической любви и «влюбленности». В туземной традиции и в их официальной доктрине мы находим недоверие к спонтанным и произвольным элементам, к свободным и непредсказуемым импульсам в поведении. Точно так же мы видим, что все правильное и истинное в сновидениях всегда случается в силу какой-то определенной причины, раз и навсегда заложенной традицией, и важнейшая причина тут - несомненно, магия.

То, что названный официальный взгляд не покрывает всех фактов, что он не вполне отвечает им, — очевидно. В сновидениях, как в романтической любви и в любовном порыве, человеческая природа прорывается и решительно противоречит догме, доктрине и традиции. Инцестуальные сны — лучший тому пример. Устоявшаяся доктрина на Тробрианах, как и повсюду, использует восприимчивость людей к авторитетному суждению и склонность впечатляться положительными примерами, забывая об отрицательных. Доктрина эта сначала различает истинные и ложные сны, затем противоречащие ей примеры преуменьшает, находит им оправдание или забывает, тогда как все подтверждающие примеры использует в качестве очередных доказательств своей обоснованности. Поэтому инцест, будь то в мифе, в реальности или во сне, всегда объясняется случайной ошибкой магии. Данный мотив так же очевиден и заметен в тробрианском рассказе об инцесте, как и в нашем мифе о Тристане и Изольде.

2. Секс в фольклоре: веревочные фигуры

Переходя к отражению секса в фольклоре, мы должны помнить, что тробрианские нравы не запрещают делать секс предметом разговора, если только при этом не присутствуют особо табуиро-ванные родственники, а тробрианская мораль не осуждает внебрачные отношения, если только это не адюльтер и не инцест. Поэтому притягательность самого предмета и его острота не связаны с ощущением того, что общество искусственно наложило на него запрет. И все же нет сомненья, что разговор на столь острую темутуземцы считают «неприличным», что в связи с ним возникают определенная напряженность, некий барьер, который приходится преодолевать, застенчивость, которую необходимо превозмогать, но, соответственно, существует и особое удовольствие в том, чтобы побороть неловкость, разрушить барьер и преодолеть застенчивость.