Георг Лукач - Ницше как предшественник фашистской эстетики

Безвыходная антиномичность ницшевской философии и эстетики приводит его с парадоксальней последовательностью к тому выводу, что подобное утверждение возможно только на основе фальсификации мира и человека, ибо с истиной, в истине человек жить не может. Ницше, этот беззаветный борец против лживости современного декадентского искусства, сам становится таким образом глашатаем эстетики, основанной на принципиальной лжи. Он становится основателем современного антиреализма.

Те же антиномии обнаруживаются, конечно, и при определении места, занимаемого искусством в общем развитии культуры. Ницше писал в период наибольшего расцвета тех тенденций в европейской литературе, на знамени которых било написано «искусство для искусства». И нас теперь не удивит, что он был одновременно и ожесточеннейшим противником и самым крайним представителем этих тенденций, стремившихся превратить искусство в чисто формальное художественное мастерство. Формалистические тенденции Ницше должны быть ясны для читателя уже из всего вышеизложенного.

Пессимистический агностицизм Ницше заставляет его игнорировать в эстетике все вопросы содержании и делать упор исключительно на форме (как это делает всякий защитник принципа «Искусство для искусства»). И хотя симпатии Ницше к классицизму были вызваны очень далеко идущими политическими соображениями, однако критерии оценки остаются у него чисто формальными. Строгость формы, принуждение, трудность он считает теми моментами, из которых только и может возникнуть здоровое развитие искусства. «Танцевать в цепях» — таков его идеал.

«По поводу каждого греческого художника, поэта и писателя можно спросить: в чем заключается то новое принуждение, которое он налагает на себя… «Танцевать в цепях», затруднить, себе работу и потом набросать на нее иллюзию легкости — вот чем они хотят поразить нас. И он рассматривает строгую скованность в классической драме, требование единства места и времени, связанность в стихе и в строении фразы, связанность музыки контрапунктом и формой фуги, связанность греческой риторики георгиевскими фигурами и т. д., как ряд средств для достижения формального совершенства. «Так постепенно научаешься двигаться с грацией даже на узеньких мостках, перекинутых через головокружительные бездны, и приобретаешь в конце концов высшую гибкость движений». Требования «чистого искусства» едва ли могли быть формулированы более ярко даже парижскими Флоберами и Бодлерами.

Эта основная эстетическая тенденция Ницше находится однако в непримиримом противоречии с его общей философией искусства. Он энергично выступает против «искусства художественных произведений». «Искусство должно прежде всего и в первую очередь сделать прекрасной жизнь, т.-е. сделать нас самих сносными, по возможности даже приятными для других… Далее искусство должно скрыть или перетолковать все уродливое… В сравнении с этой великой, необъятно великой задачей искусства так называемое искусство в собственном смысле, искусство художественных произведений, есть только придаток». С этой общей точки зрения Ницше осуждает современное искусство, ибо поэты не являются уже больше учителями человечества.

Старые художники были «укротителями воли, преобразователями животных, творцами людей и вообще зодчими, строившими и перестраивавшими жизнь; слава же нынешних заключается разве в том, что они снимают упряжь, разбивают цепи, сокрушают». С этой точки зрения искусство существует таким образом не ради самого себя, и важны в нем не чисто артистические моменты, не мастерское разрешение проблем формы: искусство должно быть средством для дальнейшего развития человечества, согласно ницшевской теории — для его дальнейшего биологического подъема. Поэты оказываются теперь «путеводителями к будущему», их задача — «творчески усовершенствовать прекрасный образ человека»; подлинная цель поэтического произведения заключается «не в срисовывании настоящего, не в оживлении и уплотнении прошлого, а в указании пути к будущему».

Эта функция искусства является теперь для Ницше единственным моментом, определяющем ценность искусства, как прежде художественно-формальное совершенство было у него единственным критерием для оценки художественных произведений и художников.

Все эти противоречия, число которых можно было бы при желании увеличить как угодно, ибо философия Ницше обнаруживает почти в каждом своем пункте одну и ту же антиномическую структуру, приводит нас обратно к своей основе, к общественно-исторической позиции Ницше.

Мы уже охарактеризовали эту позицию в том смысле, что Ницше в серей критике капиталистического развития и в особенности капиталистической культуры исходит — бессознательно из двух точек зрения: он критикует настоящее со стороны ранне-капиталистического прошлого и со стороны утопического представления о грядущем империализме. Как для всякого романтического противника капитализма, так и для Ницше центральным фактом является унижение и растление человека в результате капиталистического овеществления. Но по сравнению с другими и как раз наиболее крупными романтическими противниками капиталистического строя Ницше живет в период гораздо более развитого капитализма и гораздо более развернутой классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом.

Вследствие этого и его критика, с одной стороны, гораздо более идеологична и отвлеченна (в экономических проблемах капитализма он ничего не понимает и нисколько ими не интересуется); с другой же стороны, деградирующее влияние капиталистического строя проявляется во времена Ницше уже гораздо ярче, чем в период расцвета романтической критики капитализма.

Поэтому Ницше, который критикует капиталистическую культуру исключительно со стороны ее проявлений и симптомов в душевной жизни и деятельности человека, видит противоречия этой культуры в гораздо более развернутом и ярком виде, чем большинство его романтических предшественников. Антиномичная структура ницшевского мышления обнаруживается тут с полной ясностью. Его взгляд на деградацию человека можно сжато формулировать так: капиталистическое развитие снижает и извращает человека как в его эмоциональной жизни, так и в его умственной деятельности. В эмоциональной области оно порождает избыток бесполезных, беспочвенных, ни в чем не укорененных и ни к чему не приводящих чувств и переживаний, равно как и общее оскудение всей эмоциональной жизни человека. И точно так же обстоит дело в области умственной деятельности. Развивается как чрезмерная интеллектуализация человека, преобладание рассудка, уничтожающее всякую свежесть переживания, так одновременно и общее оглупление людей, падение их способности ясно видеть то, что для них существенно, правильно различать полезное и вредное.