Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

В Петербурге «папиросы в бумажных гильзах появились в продаже в 1840-х гг.» {45} «Явились другого рода курения: папиросы, пахитосы и тому подобное. Их стали продавать втрое дороже сигар, а модный свет за модное название стал платить втрое дороже, не разбирая, что пахитосы и папиросы тот же курительный табак, набитый в соломинки и бумажки» {46} .

«Модный тон» предписовал мужчине предложить даме папиросу, хотя не все мужчины одобряли это увлечение. Актриса П. И. Орлова-Савина, рассказывая о знакомстве со своим будущим мужем, городским головой г. Осташково Ф. К. Савиным, свидетельствует: «И мне как светской даме сделал вопрос: "Не угодно ли вам папирос?" А я со своей обыкновенной откровенностью сделала гримасу и сказала: "Я не курю и не люблю, когда женщина курит". Это, должно быть, ему понравилось» {47} .

Курить на улице сигары и папиросы строго воспрещалось. «Однажды император Николай встретил француза, который, по неведению или пренебрегая запретом, курил чистейшую гаванскую сигару, со вкусом пуская плотные колечки дыма.

Николай, по обыкновению, в одиночестве совершал свою прогулку на дрожках.

Он велел французу сесть рядом, привез его в Зимний дворец и ввел в курительную великих князей. «Курите здесь, сударь, — сказал он. — Это единственное место в Санкт-Петербурге, где дозволено курить».

Француз докурил сигару и, выходя, спросил, кто этот господин, так любезно доставивший его в единственное место в Санкт-Петербурге, где дозволено курить. Ему ответили: "Это император"» {48} .

Одесса была единственным городом, «где дозволено курить». «Два обычая общественной жизни придавали Одессе оттенок иностранного города: в театре во время антрактов мужская партерная публика надевала на голову шляпу, и на улицах дозволялось куренье сигар, тогда как эта последняя вольность составляла до весьма недавнего времени почти уголовное преступление во всех прочих городах Российской империи» {49} .

«Тогда было запрещено курить на улицах. Чиновники часто нарушали это запрещение… Иногда попадался с папиросой и офицер», — свидетельствует В. И. Танеев, рассказывая о нравах Владимира в 40-е годы {50} .

Со временем в некоторых общественных местах к курильщикам стали относиться более снисходительно, но, как и в начале века, не позволялось курить в присутствии начальника или старшего по званию. В апреле 1859 года художник И.И.Шишкин писал родителям: «Недавно был случай, довольно смешной. Вы, может быть, знаете, что в Петерб[урге] есть новый зверинец Крейцберга, он слывет укротителем зверей. И вот один раз один молодой человек, рассматривающий зверей, и так как там воздух довольно тяжелый, он и закурил сигару или папироску (там позволено). Случилось же тут быть генералу, какому[-то] известному скотине, его знают, я забыл фамилию. Он страшно напал на молодого человека, зачем он курит в присутствии генерала, тот, конечно, отгрызся отлично; но так как они говорили довольно громко, то другие посетители пришли в негодование и закричали: "г. Крейцберг, укротите этого зверя", т. е. генерала! Отлично. Этот случай знает весь Петербург» {51} .

«В 1860-м году… еще не позволяли курить на улицах» {52} . К концу века нравы изменились. Стали курить даже в стенах императорских дворцов. Примечательна запись А. А. Половцова, сделанная им в дневнике 10 апреля 1890 года: «Вторник. Рождение вел. кн. Владимира Александровича. Весь город с их величествами и целым императорским семейством наполняет залы его некрасивого дворца.

После обедни поздравляют их высочеств, а затем завтракают в бальном зале и большой столовой. После завтрака стоят кучею в тех же комнатах, где завтракали, и даже некоторые курят; все это весьма неэлегантно и не-придворно. Оно больше похоже на толпу путешественников в какой-нибудь железнодорожной станции» {53} .

В отличие от Николая I, «который не курил и терпеть не мог табачного дыма», Николай II был «лакомым курителем». 22 декабря 1895 года он записал в своем дневнике: «В 2 1/ 2ч. принял посланного от Султана Ариф-Пашу; он привез серебряный столик с предметами для курения и целый шкапчик с папиросами. Табак самый практичный и приятный подарок, по-моему!» {54} .

В конце главы считаем полезным привести некоторые рассуждения современников на тему «Минздрав предупреждает»:

«…Сигарета имеет весьма важные неудобства. Она вреднее трубки для слюнных желез, а следовательно, и для груди; она сушит во рту и раздражает губы. Сигаретоманы, не довольствуясь вдыханием дыма, глотают его и задерживают некоторое время в груди, и все это только для того, чтобы показать свое искусство в курении. Весьма понятно, что пребывание дыма в воздушных путях, как бы оно ни было кратковременно, вредно для легких, получающих болезненное впечатление от его остроты. Итак, мы советуем курителям сигарет надевать перчатки всякий раз, когда они берут сигарету, и не глотать дыму, потому что эта мания может иметь вредные последствия» {55} .

«Какая чудовищная и отвратительная привычка постоянно курить!.. Привычка эта отравляет разговоры, гостиные и сады, зачумляет платья и атмосферу… Но если привычка сильнее почтения к ближнему и должного уважения к прекрасному полу, если курильщики упорно превращают комнаты в камер-обскуры, затуманивают свет солнца и заставляют жить в облаках дыма, они должны были бы подумать, эти люди-саламандры, изрыгающие дым и пламя, эти электрические машины, зародыши пожаров, что в ту минуту, когда смерть погасит их жизнь и трубку, душа их явится на страшный суд не светлая и не чистая, но грязная, вонючая, не как часть божества, но как часть прокопченного мяса» {56} .

«Светское приличие и закон общежития требуют, чтоб в больших собраниях никто не занимался исключительно теми людьми и разговорами, которые ему нравятся и его занимают. В свете каждый, а еще более каждая принадлежит всем . Монополии возбраняются, как исключения, обидные для общества. Всего менее надо говорить с тем, с кем всего более хочется говорить. Уж это так принято!» {2} .

«Тогда светские люди, — отмечает Ф. Ф. Вигель, — старались быть лишь вежливы, любезны, остроумны, не думали изумлять глубокомыслием, которое и в малолюдных собраниях не совсем было терпимо» {3} .

Известно, что и Екатерина II не поощряла серьезных разговоров в светской гостиной.

«Вечерние беседы в эрмитаже назначены были для отдыха и увеселения после трудов. Здесь строго было воспрещено малейшее умствование, — пишет Я. И. де Санглен. — Нарушитель узаконений этого общества, которые написаны были самою императрицею, подвергался, по мере преступлений, наказаниям: выпить стакан холодной воды, прочитать страницу Телемахиды, а величайшим наказанием было: выучить к будущему собранию из той же Телемахиды [42]10 стихов» {4} .